Он поворачивает голову, заинтересовано вскидывая брови.
— Тебя же обычно нет… тут.
— То, что твои локации ограничиваются столовой и твоей спальной не значит, что меня здесь нет. Расширяй кругозор, Кроули, и, — он смотрит вниз, — хватит мять мне пиджак.
Кроули одергивает руку, косится, как на ебанутого (внезапно) и уходит.
Гавриил смотрит ему в след. На нём черная майка и узкие джинсы. У него охуенная фигура и невероятно гладкая кожа (как оказалось). Кроули прекраснее любой статуи и картины, висящей здесь, и этим Гавриил совсем немного гордится.
Он пожимает плечами (как своим мыслям) и идет в другую сторону.
Кроули страшно и хочется пересечься с Гавриилом одновременно.
Страшно хочется.
С ним хочется нормально поговорить о чем-то нормальном, или просто послушать. Гавриил кажется умнее многих, кого Кроули доводилось встречать, и любопытство Кроули, наверное, его губит.
В Гавриила хочется залезть голыми руками, чтобы узнать, чем он дышит и о чем думает.
Засунуть руки по локоть.
И Кроули даже не имеет значение то, что они будут все перерезаны и обожжены электризованной колючей проволокой, которая наполняет Гавриила вместо органов.
Ему так на это плевать.
К вечеру Гавриил снова пьяный, весь в крови и с таким взглядом, что Кроули хочется выколоть себе глаза лишь бы не видеть этого. Гавриил выглядит как жертва второй мировой. Как жертва обстоятельств. Как неудачный эксперимент человеческой жестокости. Хотели воплотить без материи, но вышел Гавриил, который сам от этого и страдал.
Кроули абсолютно трезвый, и он в сотый раз убеждается, что воспринимать Гавриила на трезвый ум — чистой воды садизм. Стекольный ломанный садизм, который проскальзывает под самую кожу и ногти. В глаза и рот.
— Ты прикинь, — у Гавриил голос настолько сухой, что Кроули передергивает. — Он начал жрать её кишки. Пиздец. Я хочу забыть это.
Кроули передергивает ещё раз, и он отчего-то не желает слышать ни предыстории, ни последствий. Но отчего-то ему кажется, что Гавриил его, наверное, просто пристрелил.
Это в фильмах гангстеры крутые дяди с папиросками и чистыми пиджаками.
А в жизни рубашку Гавриил можно отжимать от крови. А на деле Гавриил бухает потому, что ему хочется забыться.
Кроули не знает, о чем думает, когда проскальзывает в кабинет вслед за Гавриилом.
Его доберман лает на него, скаля пасть.
Кроули прижимается лопатками к двери.
— Вольф, место.
Где место Вольфа неизвестно, наверное, даже самому Вольфу. У чьего-то трупа, наверное. Но он лишь понимающе отходит к Гавриилу.
— Что тебе надо опять, а?
Трезвый Кроули понятия не имеет, что ему от него нужно, но он целый день просидел дома, и ему просто необходимо с кем-нибудь поговорить.
Ладно, враньё.
Ему необходимо поговорить с Гавриилом.
— Ну… просто, — Кроули чешет затылок, потупив взгляд, упервешись им в пол. — Просто это разве не нормально, что мы… это… вообще не разговариваем?
— Нормально, — кивает Гавриил, хмурясь. — Ты мне что, жена? Хотя я с ней тоже не разговаривал, — он махнул рукой.
— Ты был женат?
— А кто не был? — он стаскивает с себя пиджак, опираясь о стол. Рубашка закатана по локоть, и на руках кровавые разводы чьих-то пальцев. Как и на его шее. Кроули не хочет знать откуда они. — Хорошая была женщина. Ну, знаешь, эти женщины, которые не никогда не плачут и не истерят. Конченная, короче. Любой нормальный человек должен истереть. А эта… — он растерянно пожимает плечами, вздергивая брови, — я думал, бля, она меня когда-нибудь задушит.
Кроули заинтересованно склоняет голову на бок, но подойти ближе не решается. Его вывернет от запаха крови.
— Ты мне… её чем-то напомнил. Она так же умирала. В крови захлебываясь своей, — он не сдвигает взгляда с дивана. — Ну, ты такая же сука. Или как ещё можно назвать выёбистого мужика. Эти… короче, хуй знает. Отважный ты, конечно, но придурок.
Кроули цыкает, закатывая глаза.
— Да что ты, а? — он усмехается. Пьяный блеск в его глазах, кажется, отражается в самом Кроули. — Шучу я. Ты ж понимаешь, если бы ты мне не нравился, я бы не стал с тобой возиться.
— Возиться? Это так называешь то, что ты периодически смотришь на меня из другого конца коридора?
— А кто тебя на своем горбу до машины тащил? А кто лечение организовал? А деньги кто дал? А дом?
Кроули не успевает рта открыть, как Гавриил продолжает.
— Да и как мне на тебя ещё смотреть? Ты ж меня боишься, как огня. Бледнеешь, зеленеешь, в обмороки падаешь. Блядство блядством, а больше ты, конечно, на кролика похож. Эти такие же боязливые.
Дыхание в Кроули всё внезапно прессуется в плотный куб.
Гавриил, оказывается, специально перед глазами не ходил и не лез на контакт, потому что думал, что Кроули сам не хочет и боится. Гавриил заботился. По-своему странно, но как умел.
— Вчера ж ты бухой был. А бухому и море по колено, и Гавриил по шуткам. Я даже сейчас ахуел, когда ты сам зашел. Трезвый, вроде.
Гавриил усмехается.
Гавриил очень много говорит. Гавриил говорит не переставая. Своим этим крутым голосом, но как он это говорит. Кроули слушать бы и слушать.
— Трезвый, — согласно кивает Кроули. — Да я тебе и не боялся. Ну, с недавних пор. До этого, конечно, стремно было, что ты мне прострелишь что-нибудь, а сейчас, вроде…
— А сейчас я ничего тебе не прострелю? Серьезно? — он чуть разводит руки, демонстрируя всю в кровище рубашку.
Руки у него в крови. Шея в крови.
Он сам весь в крови.
Кроули демонстративно хмыкает и делает шаг вперед. Ещё. И ещё один.
Пахнет алкоголем и кровью. Пахнет отвратительно, но Кроули почему-то неожиданно для себя привыкает и даже не морщится. Он вообще вида не подает, лишь смотрит прямо в упор.
— Всё-всё, молодец, остановись, а то сейчас на меня залезешь.
Кроули дёргано выдыхает, смотря прямо в глаза. Это и вправду… тяжело. Воспринимать Гавриила как человека. Это как глотать чистый спирт. Или даже бензин.
Противно, мерзко, гланды начинают растворяться.
Мало приятного.
Много мерзкого.
Гавриил сам по себе — мерзко.
— Ты бухаешь прямо на месте, что ли? — Кроули смотрит в глаза. Будто кидает вызов и ничего не боится. Врёт, конечно. Рядом с Гавриилом нельзя было не бояться. Он безумен.
— Было бы неплохо, — он кивает. — Или даже до. Но… Надо уметь ждать, Кроули. Тебе следовало бы этому поучиться.
Он так часто называет его по имени. Слишком часто.