Третья и последняя встреча произошла через полгода. Илоис исполнилось пятнадцать лет. По законам Немедии это был возраст совершеннолетия для женщин, достигнув которого, девушка могла вступить в брак. На это торжественное событие в замок благородного Цальса были приглашены ее жених и его отец. Кельберг все время со дня их последней встречи провел в писании мрачных стихов и полном одиночестве, нарушить которое не решались даже слуги. Он почти ничего не ел и очень исхудал.
Юноша категорически отказался надевать пышное и богатое платье, подобное тому, что было на нем во время коронации Нимеда. Он оделся во все черное, словно был зван не на день рождения, а на похороны. Черный цвет камзола и шляпы подчеркивал его бледность, худобу и глубокие тени под глазами. С Илоис он поздоровался подчеркнуто вежливо и холодно; сел в самый дальний угол стола, где и собирался, не вставая, провести время до окончания вечера.
Кельберг дал себе слово ни разу не посмотреть на девушку. Пусть расточает улыбки и озорные взгляды кому угодно, его это больше задевать не будет. Просто потому, что он не будет об этом знать. Чтобы легче было сдержать данное слово, Кельберг все внимание обратил на стоящие на столе бутылки. Никогда прежде он не выпивал так много, но тоска его от хмеля не рассеивалась, наоборот, становилась острее и отчетливей. Он забормотал вполголоса стихи, сочиненные недавно, и неожиданно к ним проявила живой интерес сидящая по правую руку от него лет тридцати. Обрадовавшись слушателю, Кельберг читал ей все подряд, что только помнил. Чтобы не мешать бормотанием другим гостям, он наклонялся к самому уху заинтересованной и вздыхавшей в нужных местах ценительницы прекрасного.
Илоис, выступавшая в этот вечер в роли хозяйки дома и бывшая нарасхват у гостей, испытала почти те же самые муки, что и Кельберг при прошлой их встрече. Если бы он специально задался целью причинить ей боль, он не сумел бы ранить сильнее. Именно острота боли явилась для нее непреложным и ошеломительным признаком ее любви к нему. В прошлый раз, когда он был таким разукрашенным, перевитым золотыми цепями, в шляпе со страусовым пером, при взгляде на него ее каждый раз охватывал приступ смеха. Слишком не вязался блеск золота и жемчугов с растерянно-жалобным выражением круглых глаз и понурыми плечами. От этого сдерживаемого смеха глаза ее искрились еще больше, а насмешливо-нежные улыбки сводили с ума рой льстивых кавалеров. Но на этот раз он был не смешон, не забавен. Плечи, казалось, стали еще уже, но это была отрешенная худоба аскета. От темных теней под глазами, запавших щек и скорбной складки у губ лицо приобрело выражение человека, чья душа за короткий срок познала всю тщету мира, разочаровалась во всех иллюзиях и соблазнах. Не семнадцатилетний мальчик сидел в дальнем углу стола, не отрываясь от бутылки и шепча что-то на ухо взволнованной и раскрасневшейся дуры, но мрачный и свободный поэт, одинокий мыслитель.
Гордость Илоис требовала положить конец ее терзаниям, Раз и навсегда! Он не любит ее? Прекрасно! Тогда нужно сделать так, чтобы он никогда больше не бывал в ее доме, а также там, где их пути могли бы пересечься.
Твердым и грациозным шагом Илоис подошла к Кельбергу и объявила, что желает сказать ему несколько слов наедине. Ошарашенный юноша вылез из-за стола и последовал за ней на виду у гостей, приостановивших на время свои разговоры, чтобы сполна насладиться пикантностью ситуации: два юных создания так явно стремятся уединиться! Илоис были глубоко безразличны перешептывания гостей. Кельбергу тоже, Он следил только, чтобы идти как можно прямее, что было, учитывая количество выпитого им, крайне нелегко. Рассудок, правда, сохранял свою первоначальную ясность, как и язык…
Они вышли в сад. Он был не таким огромным и роскошно-вычурным, как сад Бреггов, но гораздо меньше и уютнее. Впрочем, и замок барона Цальса был намного меньше замка отца Кельберга, и от него не веяло холодной мощью безжизненных камней.
Собравшись с духом, Илоис заговорила, стараясь, чтобы голос ее звучал холодно и решительно:
— Наши родители обручили нас в раннем детстве, не правда ли? Они не спрашивали при этом нашего с вами согласия. Теперь мы выросли. Не кажется ли вам унизительным, что и во взрослом состоянии мы не можем располагать своей судьбой по собственному усмотрению?
— Я понял вас, — ответил Кельберг. Он изо всех сил старался не шататься. К счастью, Илоис, заметив его не всегда удачные попытки соблюдать строго вертикальное положение, подвела к мраморной скамье, и они сели. — Я с вами полностью согласен.
— Одного согласия мало, — возразила девушка, — Нужны действия. Определенные решительные действия, совершив которые, можно было бы испытывать уважение к самому себе.
— Да, вы правы, — откликнулся юноша. Он и сидя умудрялся покачиваться из стороны в сторону и старался только не задеть при этом плеча сидящей рядом Илоис. — Я готов совершить все действия, которые, как вы считаете, должны быть совершены. По-видимому, вы имеете в виду расторжение нашей помолвки? Я готов сегодня же вечером поставить своего отца в известность, что мы с вами больше не жених и невеста. Вы, со своей стороны, можете совершить то же самое в отношении своего почтенного родителя. Больше того, вы должны сказать ему, что инициатива разрыва исходит от меня. Я — а не вы! — решительным образом отказываюсь вступать с вами в брак. В этом случае гнев наших родителей будет направлен лишь на меня, ваше же доброе имя ничем не будет запятнано.
— Но это несправедливо! — возразила девушка. — Лучше будет сказать, что мы приняли это решение по обоюдному согласию.
— Нет, нет! — Кельберг протестующе взмахнул рукой. — Ни в коем случае! И не считайте это жертвой с моей стороны. Дело в том, что мои отношения с отцом испорчены глубоко и окончательно. Отказ от помолвки не сможет утяжелить их, ибо они и без того предельно тяжелы. Так что ваша совесть может быть спокойна.
Он поднялся и галантно склонил голову Илоис поднялась следом.
— Значит, вы даете слово… Вы не забудете его, ведь ваше теперешнее состояние?.. — Да, я даю слово! Мое состояние этому не помеха, поверьте. Я мог бы выпить в пять раз больше и столь же твердо отвечать за свои слова. Сегодня же вечером я сообщу о своем решении отцу, а он, конечно же, сообщит эту новость вашему. И вы обретете полную свободу и сможете выбрать избранника себе по сердцу.
Он еще раз поклонился и шаркнул ногой, отчего потерял равновесие и чуть не ткнулся лицом в мраморную чашу с цветами. Выпрямившись, он быстрыми шагами направился к замку.
Если бы Кельберг не оглянулся тогда! Если бы у него хватило сил тем же беспечным шагом дойти до дверей и вернуться в гул и звон пиршества… Тогда его голова не стала бы седой в семнадцать лет, а сердце, хоть и сполна напитавшееся отчаяньем и печалью, не было бы разорвано.
Но он обернулся. Илоис по-прежнему стояла возле скамьи, спиной к нему. Что-то в ее фигуре насторожило его. Совсем не так должна бы держаться девушка, только что получившая вожделенную свободу, избавленная от перспективы брака с немилым.
Быстрыми шагами Кельберг вернулся к скамейке. Илоис отвернулась, но он успел заметить, что она плачет, Плачет беззвучно и горько. Душа перевернулась в нем…
Их свадьба должна была состояться вскоре после турнира, на котором юный Кельберг отвагой и ловкостью должен был заслужить почетное звание рыцаря.
Казалось бы, о чем размышлять, к чему колебаться? После короткой схватки Кельберг пронзит мечом раба, груду мускулов, чужеземца, полу животное, и под приветственные крики знати, рукоплескания дам подойдет к королевской ложе с алым драконом на развевающемся штандарте, символе Немедии. Король Нимед наполнит свой кубок багряным пенящимся вином, отопьет и протянет юноше. Выпить из одного кубка с королем и означает вступить в славный и доблестный круг немедийских рыцарей. Красивейшие дамы будут улыбаться ему, и Илоис… Илоис, которая непременно окажется в числе зрителей, пошлет ему взгляд, полный гордости за него и счастья…