Сделав круг вдоль берега, Владыка Стихий вновь оказался вблизи от Конана. Казалось, неудачный бросок веревки не рассердил его и уж, тем более, ничуть не испугал. На этот раз киммериец решил действовать осторожнее. Он стоял, не дыша и не шевелясь, и подпустил коня совсем близко, так что ощутил даже льющееся от пылающей гривы тепло. Но как ни был выверен и стремителен бросок его руки, он вновь не принес удачи. Ржание, похожее на ехидный смех, было ему ответом.
Конан решил, что уж на этот раз Владыка Стихий унесется прочь, но он ошибся. Видимо, для чудесного коня это было чем-то вроде игры. Он в третий раз подпустил к себе очень близко. И третий бросок киммерийца достиг, наконец, цели! Петля упала точно на шею, веревка натянулась и задрожала в руках ловца. Конан возликовал. Теперь самое главное — не упустить, держать изо всех сил!.. Но… что это? Звенящая от натяжения веревка вдруг оборвалась, и киммериец покатился на землю. Когда он поднялся, белоснежный конь был уже далеко. Глухой перестук копыт по мягкой земле сменился шорохом быстрых крыльев. Силуэт с покачивающимся на крупе рыбьим хвостом проскользнул над ложбиной, превратился в причудливое белое облако и в конце концов затерялся в мерцающей паутине звезд.
В руке у Конана осталась веревка со следами огня на месте разрыва петли.
Когда киммериец вернулся к двум своим спутникам, на него полились потоки безудержного смеха.
— Он пытался поймать Владыку Стихий!.. Он вышел на него с веревкой!.. Ха-ха-ха-ха! — надрывался Шестилик, трясясь и содрогаясь в воздухе.
— Проклятье! Прекрати хохотать! — Конан в ярости хлопнул над головой руками, но шар предусмотрительно взмыл повыше. — Можно подумать, ты объяснил мне, как и чем его можно поймать!..
— Ой, я сейчас лопну!.. Прощай, прощай! Если я тотчас не покину тебя, мне трудно будет остаться целым!
Издевательский хохот долго еще раздавался с ночного неба, растравляя и без того израненное самолюбие киммерийца.
Глава 4. Плен
Раздосадованный своей неудачей и насмешками Шестилика, Конан долго не мог заснуть. Он размышлял, как бы сделать так, чтобы это смышленое и смешливое существо было при нем постоянно. Пусть не друг, но хотя бы умный советчик был ему позарез необходим! И какая этому пузырю, в сущности, разница, где болтаться — вдали от него или рядом, ведь делать-то ему все равно нечего! Вот только эта болезненная любовь к свободе… Как бы перехитрить его?
С утра киммериец приступил к осуществлению задуманного им плана. Из веревки, которую пережег вчера своей гривой Владыка Стихий, он принялся сплетать что-то вроде сетки или силка. Бонго, положив морду на лапы, с любопытством наблюдал за его работой.
— Сплетем мы силок, Бонго, но не на птичку, не на зверюшку, а на верного дружка, — приговаривал Конан, чуть усмехаясь.
Когда сеть была готова, он уложил ее в свой мешок. Теперь оставалось только приманить любопытный живой пузырь. Но чем? Возможно, он прилетит и сам, движимый скукой и излишками свободного времени. Но когда именно это случится? Глупо было бы просто сидеть и ждать.
Вчера ночью, подходя к ложбине с озером, Конан заметил по правую сторону от тропинки что-то похожее на крыши поселка. Пройдя в том направлении, довольно скоро он увидел, что это и в самом деле поселок или большая деревня. Показав в сторону домов, киммериец сказал Бонго, что будет ждать его там.
— Ты же, Бонго, разыщи Шестилика и приведи ко мне, слышишь? Удиви его, заинтересуй, укуси, — короче, делай, что хочешь, но чтобы этот мыльный пузырь полетел за тобой! Мне надоело зависеть от смены его настроений, от появлений и исчезновений в самый неподходящий момент! Беги же.
Волк не заставил себя упрашивать и рысью затрусил по тропинке, принюхиваясь и озираясь по сторонам. Конан же зашагал в направлении поселка. Сейчас, когда он знал, как надо вести себя с местными жителями, когда цепкий кашляющий ребенок не сидел больше на его плече, он надеялся наконец познакомиться с кем-либо из нормальных обитателей этой земли и приобрести союзников и помощников для борьбы с Багровым Оком.
Поселок был намного больше первого встретившегося ему селения и с виду гораздо зажиточней. Дома уже были не из травы, но из веток, возле каждого на огороженном забором участке росли плодовые деревья. На желтой траве паслись черные и белые козы.
Возле крайнего дома, стоящего чуть на отшибе от остальных, Конан остановился. На ветвях росших вдоль изгороди деревьев соблазнительно краснели спелые плоды. Протянув руку, киммериец сорвал один из них. Изгородь из тонких древесных стволов, на которую он при этом оперся, оказалась ветхой и неожиданно рухнула под тяжестью его тела. В то время как Конан рассматривал обломки, прикидывая, можно ли придать им первоначальный вид, из дверей хижины на шум выглянула молодая девушка. Увидев растерянного чужеземца, она не испугалась и не рассердилась. Конану показалось, что легкая улыбка пробежала по ее бледным и чуть припухлым губам.
— Я починю! — сказал он. — Я все сделаю, как было, не беспокойся!
Он переломил руками одну из рухнувших палок, показав, какая она прогнившая, и сделал вид, будто рубит дрова. Девушка закивала, вернулась в дом и тут же вынесла оттуда топор. Она протянула его киммерийцу с той же неуловимой неопределенной улыбкой и опущенными глазами. Случайное прикосновение ее руки при этом неожиданно взволновало его.
Пока Конан рубил и обтесывал стволы для новой изгороди и вбивал их в землю, девушка то и дело скользила мимо него, управляясь по хозяйству во дворе, в доме и в саду. Поскольку никто больше не появлялся, киммериец заключил, что она живет одна. Это открытие дало толчок смутно-радостным предчувствиям и надеждам.
Когда новенькая крепкая изгородь была готова, Конан заглянул в дом и знаками показал, что исправил свое невольное прегрешение. Девушка приветливо ответила что-то, приглашающим жестом показав на стол. Там стояла крынка козьего молока, ломоть белого хлеба, сыр, груда ярких и аппетитных на вид овощей. Конан не стал обижать ее отказом, с удовольствием набросившись на нехитрую, но очень вкусную еду. Глазами же при этом он довольно беззастенчиво пожирал сидящую напротив хозяйку дома.
С виду ей было не больше восемнадцати лет. Высокая и очень гибкая, она все время находилась в движении. Даже сидя на стуле, она то грациозно покачивалась, то играла ожерельем из сухих малиновых ягод на длинной шее, то чуть притоптывала босыми ногами в слышимом одной ей ритме. Полу распущенная коса очень темных волос спускалась на грудь, четко очерченные смоляные брови подчеркивали белизну кожи. Цветом волос девушка напомнила Конану женщин его родной Киммерии. Ему очень хотелось рассмотреть, какого цвета у нее глаза — если синие или серые, сходство будет совсем полным! — но это ему не удавалось, так как синеватые веки были всегда полуопущены и ни разу девушка не взглянула ему прямо в лицо. На длинной и белой шее темнела большая, продолговатая и извилистая родинка.
Рассмотрев девушку, Конан бегло окинул взглядом убранство хижины, в которую был гостеприимно допущен. Ни мужских, ни детских вещей заметно не было, и это подтвердило его первоначальную догадку, что девушка живет одна. Все было очень скромно, но чисто. Вышитые полотенца и покрывала, расписные кувшины, цветы на окнах — говорили о бесхитростном желании украсить и расцветить обыденное течение жизни.
Утолив голод, Конан поблагодарил девушку, приложив ладонь к сердцу, а затем похлопав ею по животу. Пора было вставать и уходить, но именно этого ему хотелось сейчас меньше всего. Девушка тоже не подавала никаких знаков, показывающих, что предел ее гостеприимства исчерпан. Повисло многозначительное молчание, подогреваемое с двух сторон улыбками, томными и ласковыми — киммерийца, легкими и неопределенными — девушки. Наконец, видимо, наскучив затянувшейся прелюдией к игре, девушка решила сделать первый шаг. Убирая со стола посуду, она остановилась так близко от Конана, что грудь ее едва не коснулась его плеча. Шумно выдохнув, притушив хищный блеск в синих глазах, киммериец обнял ее, не вставая со стула.