— Она… покинула наши края. Я с ней прощалась.
Странную они составляют пару, идущие вместе по улице Каролина и Конфетка: женщина постарше тонка в кости, круглолица и пышногруда; рядом со своей спутницей, высоким, гибким созданием в зеленом, как мох, платье из peau-de-soie,[2] она выглядит складной и статной. Но, хоть у нее, у этой самой Конфетки, и нет груди, о которой стоило бы говорить, и кости ее пугающе выступают из-под ткани лифа, она, тем не менее, движется с большим, чем у Каролины, достоинством, с большей женственной надменностью. Голову она держит высоко и выглядит единым целым со своим платьем, как если б оно было собственной ее шкуркой либо оперением.
Не эту ли животную безмятежность, гадает Каролина, и находят столь притягательной мужчины. Ее, да еще дорогую одежду. Впрочем, она ошибается — все дело в способности Конфетки разговаривать со всяким мужчиной так, точно она с ним давно уже пребывает на короткой ноге. В этом и в умении никогда не говорить «нет». Теперь вопрос задает Конфетка:
— Далеко ли от дома собираешься сегодня начать?
— Да уж не там, — отвечает женщина постарше, махнув рукой в сторону Сент-Джайлз. — Может быть, на Краун-стрит.
— Что так? — участливо спрашивает Конфетка. — У тебя ведь неплохо все складывалось пару месяцев назад — помнишь, на Сохо-сквер? (Вот вам еще одна причина, но которой Конфетка столь преуспела в своей профессии: ее способность запоминать — из того, что относится к жизням других людей, — не одни только увлекательные пустячки.)
— У меня на нее духу не хватает, — вздыхает Каролина. — В тот раз, когда я столкнулась с тобой, просто-напросто день был удачный, вот я и не могла нарадоваться на Сохо-сквер — подцепила там двух роскошных клиентов подряд и думала: теперь это мое место! Сама знаешь, Тиша, новичкам везет. Для таких хороших мест я попросту не гожусь. Надо знать свой шесток.
— Глупости, — отвечает Конфетка. — Они ничего не смыслят, мужчины. Оденься в черное, набери побольше воздуху в грудь, надуй щеки, и они примут тебя за королеву.
Каролина с сомнением усмехается. По ее-то опыту, произвести впечатление на этот пресыщенный мир далеко не так просто.
— Да они же меня насквозь видят, Тиша. Из свиной жопы шелковый кошелек не сошьешь.
— О, думаю, тебе это удалось бы, — неожиданно посерьезнев, отвечает Конфетка. — Тут все зависит от клиента.
Каролина вздыхает.
— Понимаешь, если я держусь своей части города, у меня и клиентов набирается больше, и осечек выходит меньше. А стоит мне зайти на запад дальше Краун-стрит, и сразу начинаются сложности. — Прищурясь, она бросает вдоль Грик-стрит взгляд в направлении Сохо-сквер, и вид у нее при этом такой, словно все, что лежит за еврейской школой и благотворительным приютом, представляет собой вершину, на которую ей не взобраться. — Да, конечно, мне удается подцепить там иностранца, еще бы, или деревенского сопляка, или кого-нибудь из тех, кому хватает смелости только на то, чтобы таскаться за тобой по пятам. С этими нужно разговаривать по дороге сюда, не закрывая рта: «О да, и что же привело в Лондон такого человека, как вы, сэр?» — они и опомниться не успевают, а уже вот она, Черч-лейн, назад не повернешь. Ну и получают свой фунт мяса и хорошо тебе платят, списывая денежки на знакомство с достопримечательностями. Но ведь попадаются и такие, кто всю дорогу ноет: «Чего это так далеко, почему так далеко, разве мы еще не пришли? — это же Старое Сити, трущобы какие-то». Их иногда приходится заводить в проулок и устраиваться раком, однако бывает, они тебя тут же отталкивают, свирепеют, орут: «Лезла бы лучше к тем, кто тебе по чину!». И знаешь, Тиша, от этих у меня просто руки опускаются. Чувствую себя униженной до того, что хочется уйти домой и выплакаться…
— Ну уж нет, — протестующе покачивает головой Конфетка. — Не надо так на это смотреть. Унижаются-то они, а не ты. Они считают себя Прекрасными Принцами, а ты показываешь им, что в принцы они рылом не вышли. Да если бы их добродетели так всем и лезли в глаза, разве подошла бы к ним женщина вроде тебя? Поверь мне, это они идут домой и там плачут — надменные, трусливые мелкие гниды. Ха!
Женщины заливаются смехом, впрочем, Каролине хватает его ненадолго.
— Ну, так или этак, — говорит она, — а я из-за них, бывает, и нюни распускаю. Да еще и на людях.
Конфетка берет Каролину за ладонь — зеленая и серая перчатки смыкаются одна на другой — и говорит:
— Пойдем на Трафальгарскую площадь, Кэдди. Купим себе пирожных, голубей покормим — и полюбуемся на бал гробовщиков.