«Стыд и срам. Но Бог надеждой нас благословил. Я вот только что прочитал в „Новом жуире“ о двух девочках с Друри-лейн…».
Уильям силится припомнить имена девочек или хотя бы имя их Мадам — пытается представить себе страницу текста из путеводителя — ничего не получается. В память его врезался лишь номер дома, состоящий из дня и месяца собственного его рождения.
Дверь борделя распахивается перед Уильямом Рэкхэмом в гот же буквально миг, как он дергает за снурок звонка. В приемной темновато, Мадам далеко не молода. Похожая на карлицу, она сидит на софе, сцепив на лоне покрытые вычурным узором морщин ладошки. Сколько-нибудь отчетливых воспоминаний о том, как должно обращаться к ней или к любой другой представительнице ее породы, Уильям не сохранил, и потому просто упоминает о «Новом лондонском жуире» и просит предоставить в его распоряжение «двух девушек — парой».
Красноватые глаза старухи, словно плавающие в медовых тонов влаге, слишком густой для слез, взирают на Уильяма с сострадательной озабоченностью. Старуха улыбается, показывая череду жемчужных зубов, однако напудренный лоб ее покрывается складками. Сложив крышей ладони, она легко постукивает ими себя по носу. Жирный серый кот решается вылезти из-за софы, но, завидев Уильяма, ретируется.
Внезапно старуха разжимает ладони и взволнованно разводит их, приподняв кверху, точно на них с небес или, по меньшей мере, с потолка само собой упало потребное решение.
— А! Две девочки! — восклицает она. — Двойняшки!
Уильям кивает. Он не помнит, были они двойняшками в то время, когда о них писал «Новый лондонский жуир», или не были; не приходится сомневаться, впрочем, что первого цвета юности обе уже лишились и это потребовало измышления новой приманки. Мадам удовлетворенно закрывает глаза, улыбается, веки ее отливают в цвет сырой копченой грудники.
— Клэр и Алиса, сэр. Мне следовало сразу понять это, — такой мужчина, как вы, сэр, — вы и должны были пожелать лучших моих девочек, весьма и весьма спесиальных. — Выговор и склад речи Мадам отзываются чем-то иностранным, от чего трудно понять, насколько хорошее или дурное воспитание получила она когда-то. — Я прослежу, чтобы они подготовились к встрече с вами.
Мадам поднимается с софы, почти не став от этого выше, но потянув за собой многие ярды темного волнистого шелка, и словно бы собирается сразу проводить его наверх. Впрочем, тут же и наступает театральная пауза, Мадам потупляется, якобы пристыженная словами, которые ей приходится произнести:
— Возможно, сэр, чтобы не беспокоить вас после…? — и она снова поднимает на Уильяма наполненные полупрозрачной влагой глаза.
— Разумеется, — произносит Уильям и полных пять секунд вглядывается в ее отвратительную улыбку, прежде чем спросить: — И… какова же цена, Мадам?
— Ах, да, прошу прощения. Десять шиллингов, если вас не затруднит.
Мадам с поклоном принимает от Уильяма монеты, затем дергает за один из трех тонких, висящих над перилами лестницы шнуров.
— Всего пара мгновений, сэр, большего им не потребуется. Прошу вас, присядьте в одно из chaise-longues[17] — и не стесняйтесь, курите.
Стало быть, вот какого пошиба этот бордель, думает Уильям Рэкхэм. Впрочем, отступать поздно, к тому же ему необходима сатисфакция — и не в одном только смысле.
И для того лишь, чтобы иметь возможность смотреть на тлеющий кончик сигары, а не на мерзкую физиономию Мадам, Уильям усаживается в chaise и закуривает, ожидая, когда удалится его предместник. Нечего и сомневаться, на задах дома имеется еще одна лестница, по которой уйдет этот джентльмен, а затем грязные простыни заменят чистыми, а затем… Уильям разочарованно посасывает сигару, ощущая себя человеком, купившим билет на жалкое представление, где рукава фокусника пухнут от укрытых в них приспособлений, а из-под пола воняет кроликами.
Однако, пока он предается мрачным думам, позвольте рассказать вам о Клэр и Алисе. Они — девицы из борделя в самом истинном и низком значении этих слов: то есть, стоило им еще невинными прибыть в Лондон, как их обратила в падшие создания Мадам, которая, прибегнув к испытанной стратагеме, познакомилась с ними на вокзале железной дороги и предложила приютить обеих на ночь в пугающей, неведомой им столице, а после отняла у девушек деньги и одежду. Оставшиеся без гроша, беспомощные, они завязли в ее доме вместе с другими девицами, одураченными таким же манером или проданными Мадам их родителями либо опекунами. С тех пор они так здесь и работают, получая за это новые платья в обтяжку и питание два раза в день, не способные покинуть дом; поскольку заднюю его лестницу охраняет придурковатый мужлан, а переднюю — Мадам, не способные также и проведать, за какую цену, большую или малую, предоставляются их услуги.