Герцог Фиарийский почти непрерывно с кем-нибудь общался. Одних он вызывал к себе, давая понять, что приглашение — едва ли не высочайшая милость. К другим наведывался сам, чтобы просидеть в их комнатах несколько часов за вином и лёгкими закусками, и снова подавая это, как свою милость к собеседнику. Он нарочито избегал королевского крыла и делал вид, что его совсем не интересует, что происходит там.
Каждый вечер герцог общался с несколькими доверенными лицами, которые шпионили для него в королевском крыле, а также сообщали о переговорах, что вели его величество и особенно кардинал Рильер с ключевыми фигурами среди старой адрандской знати.
В переговорах в дело шли все приёмы и уловки, ничто не могло быть слишком грязным или слишком затратным в той игре, что велась в эти дни в Амбуазском замке. Взятки давали золотом, торговыми привилегиями, пашнями, реками, лесами и поместьями, из рук в руки переходили замки и города, — именно так решалась судьба адрандской короны.
Многие уговаривали герцога Фиарийского на открытый мятеж против короля. Даже его родной брат, не отказавшийся от этой идеи, продолжал увещевать Рене Льва. На одном из вечерних пиров, что герцог закатывал регулярно, эпинальский коадъютор провозгласил тост за здоровье короля Адранды и при этом более чем выразительно посмотрел на брата. Однако Рене Лев лишь улыбнулся в ответ и добавил, что он поднимает бокал за здоровье Антуана Восьмого.
— Почему, брат, почему?! — ближе к полуночи того же вечера спрашивал у него Луи де Лоррен. — Почему ты упорно отказываешься надевать корону?
— Мне довольно коннетабльского жезла, — отвечал Рене Лев. — Смена династии — всегда потрясение для страны. Да и не стоит торопиться, брат мой. Мы начнём с того, что уберём Красного паука, а ты займёшь его место у трона. Пока его величество будет веселиться в своём дворце и гулять по парку, мы станем править. Когда же он отправится к Господу бездетным — ведь выбирать себе супругу и заводить наследников он явно не желает, вот тогда и посмотрим, кому в руки упадёт корона.
— Не слишком ли далёкая перспектива, брат, — с сомнением покачал головой коадъютор.
— Мне надоело повторять, брат, — в голосе герцога Рене зазвенел металл, — я не стану кровавым узурпатором, который наденет на себя корону, снятую с трупа. И более на сей счёт я ничего слышать не желаю.
Большие напольные часы пробили полночь, как будто ставя точку в разговоре, однако это была не последняя беседа герцога в ту ночь. В дверь его покоев постучался слуга и доложил, что прибыл валендийский посол.
— Точен, словно билефелецкие пистолеты, — усмехнулся Рене Лев и велел приглашать посла.
Тот был одет в чёрное, словно монах, и лишь шитый золотой нитью кант выдавал в нём гранда первого класса, имевшего привилегию говорить с королём и получать ответы с покрытой головой. На шее его висела массивная золотая цепь с рубином, а пальцы украшали кольца. Правда, от своих соглядатаев герцог знал, что это золото составляет едва ли не всё состояние валендийского посла, почти разорённого недавно отгремевшей на его Родине гражданской войной.
Гранд не отказался от вина, однако лишь пригубил его, только для вида, и сразу перешёл к делу.
— Герцог, я принёс для вас тревожные вести. Его величество, король Антуан, собрал вокруг себя две дюжины самых верных гвардейцев, набранных лично д’Эперноном — самым доверенным из миньонов короля. Он набрал из провинции, среди безденежных дворян, и они преданы ему, будто свора голодных псов.
— Ему или королю? — уточнил коадъютор.
— Д’Эпернону, — ответил валендийский гранд, — лично и только ему, я в этом уверен.
— Их было больше, когда мой верный Кампо-Бассо вошёл в Эпиналь и хотел арестовать короля во дворце, — заявил герцог Фиарийский. — Около полусотни, может, немногим меньше. Они славно послужили королю, когда тот бежал из дворца. Уверен, тогда в столице погибла половина из них. Но что тревожного в личной гвардии? У каждого разумного и пекущегося о своей безопасности человека таковая имеется. И держать при себе нищих провинциальных дворян, живущих лишь своей шпагой, весьма разумное решение.
— Я не зря, упоминая их, назвал этих дворян сворой голодных псов, герцог, — покачал головой валендийский посол. — Его величество хочет спустить их на вас.
— Не посмеет, — возразил ему Рене Лев. — Его псы обломают зубы, а старая знать откажется от него. Попытайся его величество решить вопрос столь пошло, и он точно лишится трона.
— Но вы можете использовать эту свору против короля, брат мой, — заметил коадъютор. — Они — доказательство его слабости и неуверенности в собственных силах.