Медленно шагал Безбородько вдоль особого поезда, в хвост, к своему вагону, машинально отвечая вытягивающимся в струнку часовым. Зайди в купе, он сел в угол и задумчиво забарабанил пальцами по столику. Все так же механически он вытащил папиросу, помял, засунул в рот, чиркнул спичкой и только тут как бы очнулся:
— Господи боже мой, что это я, Наташенька, прости, чуть было не надымил. Иди сюда, моя хорошая. — Он протянул ей руку, она, беспокойно глядя на него, перешла к нему, чувствуя, что с Безбородько что-то происходит.
— Видишь ли, мы на некоторое время должны расстаться, — отрывисто произнес он.
— Почему? — тревожно спросила она.
С усталой и горькой усмешкой он посмотрел в ее недоумевающие глаза: неужели лед все-таки тронулся? И надо же — именно сейчас! О женщины! Всегда-то вы так — ломаетесь, пыжитесь, а как до разлуки дойдет: милый, не уходи!..
— Обстоятельства складываются так, что я… ну, как бы это сказать, останусь здесь, в городе, когда этот поезд уйдет.
«Господи, что он задумал, господи… Узнать! Во что бы то ни стало узнать!»
— А я? Я с вами?
Он ласково и уверенно, по-хозяйски, погладил ее по голове:
— Ты не беспокойся, ты будешь выполнять ту же роль переводчицы. На дверь я поставлю надежный замок…
— Среди этой офицерни одна, без вас я не останусь!
— Не беспокойся, милая: Ханжин приказал Игорю опекать тебя. И сам генерал обещал до моего возвращения заботиться о тебе.
— Василий Петрович, без вас я в поезде не останусь!
— Безбородько ласково поцеловал ее в пробор между золотистых прядей.
— Это будет очень, очень опасно! А тебя в городе не спрячешь, ведь каждая собака здесь знает, что ты моя… э-э-э… родственница.
— Но вы остаетесь?
— Меня сам черт не найдет! Да кроме того, я уж так изменю внешность, что даже ты, в упор глядя, меня не узнаешь. А недельки через две-три я отыщу ваш поезд, и мы будем вместе — уже навсегда!
«Что он задумал? Что он задумал?»
Она решительно произнесла:
— Только с нами!
Он привлек ее к себе:
— Родная ты моя! Единственная во всем этом темном мире близкая душа! Зачем же я стану пугать тебя подробностями своей работы? Узнала бы — сама бы не настаивала. Ну поверь на слово: не смею, не смею я ни взять тебя с собой, ни остаться с тобой.
— Я не могу одна, возьмите меня с собой! — умоляюще, настойчиво твердила она.
— Деточка, милая, нельзя!
— Нельзя? Игорь, говорите, опекать будет? А если вы возвратитесь, а я буду замужем, тогда как? — Она откинулась и с гневом посмотрела на него. — Одна я оставаться не хочу. Вы вполне можете взять меня с собой!
— Наташа, но зачем же так страшно угрожать мне? — голос его дрогнул. — Пойми, я остаюсь здесь для очень опасного дела, очень! Я дождусь здесь прихода красных, выполню все, что мне поручили, и вернусь к тебе уже генералом. Ты понимаешь, что в девятнадцать лет будешь генеральшей? Не дочерью генерала, а женой! Я осыплю тебя золотом, мы будем жить, как индийские раджи, но только дождись меня, подожди всего две недели. — Голос его из просительного стал жестким. — И учти, если ты дашь согласие Игорю, то быстро, очень быстро станешь его вдовой! Я понятно сказал? Ты меня знаешь! Запомни это и не пытайся что-нибудь изменить!
«Его обещают сделать генералом. Что же ему поручили? Готовится что-то страшное, какое-то убийство, какое-то зверство. Ему обещали за это высокий чин и много золота… Умереть, на все пойти — сорвать!»
Прильнув к нему, глядя ему прямо в глаза и шепча губами у самых его губ, она спросила:
— Вася, а если я все-таки убегу к тебе, как я тебя найду?
Он нежно приник к ее губам и словно забылся.
Она отвела свою голову назад и настойчиво шепнула:
— Как я найду тебя? Ты мне скажешь, скажешь!
— Милая, не надо спрашивать…
Тесно прижавшись к нему, она негромко, но с силой сказала:
— Я сбегу к тебе! Я буду ходить по улицам и искать тебя. Я буду заходить туда, где ты мог бы скрываться, и я найду тебя все равно!
— Милая, не надо, не надо спрашивать… — Пламенея, он покрывал ее поцелуями. Ее — впервые такую нежную, любящую!
В вагоне было тихо; тихо было и снаружи, но если бы даже ударила буря и стала бы рвать железную крышу, он ничего бы не слыхал: настала счастливейшая минута жизни. Прекрасная, строгая, любимая им Наташа перестала отвергать его. Из-под страдальчески закрытых век ее текли слезы. Он думал — слезы обретенной любви, слезы счастья…