Неистовым галопом проскакав в потемках с версту, задыхаясь от горя и бешенства, Далматов налетел на следующий дозор из четырех человек во главе с Еремеичем. Григорий едва сдержал коня.
— Где Володька? Что случилось?
Григорий: разевал рот и ничего не мог ответить. Машинально он начал засовывать шашку в ножны и почувствовал, что она вся в крови.
— Засада. Володьку схватили. Я отбился, — наконец выдохнул он, сдерживая нервно гарцующего Ратмира.
— Володьку! — охнул Еремеич. — Где?
Послышался топот множества копыт. Подъехали Фрунзе и Чапаев в сопровождении эскадрона.
— Далматов? Что случилось? — тревожно спросил Чапаев.
— Товарищ командующий, разрешите доложить? — Григорий, тяжело дыша, взял под козырек.
— А, старый знакомый, — приветливо сказал Фрунзе. — Докладывайте, товарищ Далматов.
— Впереди засада. Напарника моего схватили. Я отбился.
— Далеко?
— Не более версты.
— Молодец, задачу дозора выполнил. Товарищ Чапаев, прикажите отрезать противнику путь к реке. Лучше бы обойтись без стрельбы. Но главное, любой ценой не выпустить вражеских разведчиков с нашим бойцом на тот берег. Если они уйдут, все может рухнуть!..
Чапаев, который отлично знал местность, сразу разделил эскадрон на три группы: одна должна была выйти на реку с севера, другая — с юга, от деревни Лавочное, а третья, во главе с Гулиным, — преследовать врага по пятам. Понеслись карьером, лошадей не жалели.
Казаков настигли недалеко от реки и бросились на них с трех сторон. Началась ожесточенная рубка.
— Вон он, жив! — закричал Еремеич.
Плотный, богатырской стати офицер, к седлу которого был приторочен скрученный Фролов, не принимая боя, мчался на могучем коне к реке. Еремеич, а за ним Григорий, разгадав маневр, бросились наперерез.
— Стой, стой, гад! — прохрипел Еремеич.
Они уже были в трех шагах от него, и Григорий увидел совсем рядом выпученные глаза задыхающегося своего друга.
— Володька! — завопил он.
Казак мгновенно обернулся и выстрелил из нагана в Еремеича — тот взмахнул руками и неловко рухнул на землю, зацепившись одной ногой за стремя. Его конь заржал и закружился на месте. Григорий, не рассуждая, выстрелил в шею огромного коня противника, тот упал на колени, и офицер перелетел через его голову. Тотчас четыре чапаевца, спешившись, бросились на него и стали вязать. Григорий кинулся к Володе, вытащил из его разодранного рта тряпку и быстро разрезал путы.
Кровавая схватка была уже окончена, бойцы повели трофейных коней, перевязывали раненых. Не дожидаясь, пока Володя встанет, Григорий упал на колени рядом с Еремеичем, схватил его за плечи и закричал:
— Еремеич, Еремеич, что с тобой?
Старый воин с трудом приоткрыл глаза:
— Схватили… его?
— Схватили, схватили! И Володьку освободили!
— Позови… Володьку…
Фролов опустился рядом с ним:
— Еремеич, я здесь, сейчас тебя перевяжем, вылечим!
— Не надо… перевязывать… Насмерть он меня… Убил… Дело военное… Тебя спасли… Скажи… Федору… Федьку… отца своего… извести… Дружили мы… Дружили… Сынок…
— Сделаю, все сделаю, Еремеич. Да ты не думай, поправишься! — глотая слезы, кивал Фролов.
— Я на тебя… с Гришкой… надеюсь… Помираю…
— Это я, я во всем виноват! — зарыдал Володька.
— Война виновата, — едва слышно ответил Еремеич. — Володя… за сынка мне… — Судорога перекосила его лицо, он силился сказать что-то еще, тело вздрогнуло и вытянулось.
Его конь подошел, ткнулся мордой в подбородок своего хозяина, повел ноздрями и заржал протяжно и жалобно.
Подъехал Гулин, спешился, сдернул фуражку:
— Эх, Еремеич, старый ты наш орел… Вот где нашел ты свой конец! — Он закрыл глаза боевому товарищу, поцеловал его в лоб. Встал с колен, отряхнул песок, сказал вполголоса:
— Григорий, Володьку пошли с телом Еремеича в Красный Яр, пусть позаботятся о гробе. А сам возьми под опеку этого пса. — Он пнул лежащего в ногах у бойцов связанного офицера. Тот дернулся, с ненавистью поглядел на него. — Смотри-ка, с «Георгиями» в разведку ходит.
Какое-то необъяснимое чувство заставило шагнуть Григория к пленному и тихо спросить его:
— Охрименко? Ты?
Сотник с ужасом обернулся всем туловищем к неизвестному ему — он мог голову дать наотрез! — высокому парню-красноармейцу.
— Он, — со всей определенностью сказал Далматов. — Он! Товарищи, это он звезды вырезал!
— Погоди. — Гулин положил свою руку на рукоять его шашки. — Если ты или кто другой эту шкуру хоть пальцем тронет — лично застрелю! Вы все меня знаете: сказал — сделаю! Понятно, Далматов? Вези его к Фрунзе.