Стемнело. В большом сенном сарае расположился на отдых командный состав 73-й бригады. В стороне паслись стреноженные кони, чуть поодаль патрулировали спаренные дозоры.
Из распахнутых настежь ворот сенника доносился разноголосый храп смертельно уставших людей. Кто без памяти, кто тревожно ворочаясь, спали, разметавшись на сене, командиры, связисты, разведчики. У входа разместились на шинелях Гулин и бойцы из охраны командующего. В глубине тускло светился каганец, поставленный на снарядный ящик, рядом с ним лежал, положив забинтованную голову на седло и укрывшись буркой, Чапаев. Около Чапаева сидел Фрунзе, они негромко разговаривали.
Гриша спал и не спал. Перед его внутренним взором беспорядочно и беззвучно мелькали картины боя. Вот Фрунзе, подняв руку с винтовкой, что-то зычно кричит бегущим ивановцам, вот наплывает огромный офицер, и Гриша выдергивает из него свой штык и ударом плеча отталкивает командующего, на которого замахнулся уже другой колчаковец. И сразу начинает расти, расти в размерах и заслоняет небо самолет, поливающий из пулемета все вокруг. «Залпом! Огонь!» — кричит Гриша, но губы его лишь слабо шевелятся. Лицо летчика в чудовищных очках приближается вплотную и разом исчезает: вот уже лежит смертельно бледный Еремеич и с трудом пытается открыть глаза. Он открывает их, улыбается, и вдруг вместо него — перекошенный от злобы Авилов, он выхватывает браунинг и стреляет в Гришу в упор! «А! — кричит Гриша. — Попался, гад!» — И стреляет сам.
— Беспокойно спят ребята, — кивает в сторону бойцов Фрунзе. — Тяжело им сегодня пришлось.
— А кому легко? Вам, что ли, легко?
— Василий Иванович, потолкуем по душам перед отъездом?
— Потолкуем, Михаил Васильевич. Я перед боем никогда не сплю. Да тут еще башка трещит от пули этой дурацкой.
— Хочу сказать вам, Василий Иванович, что ночью в начале переправы и днем в бою полки вашей дивизии действовали отлично. Это форсирование будут со временем изучать историки.
— А чего ж, я не против, — весело ответил Чапаев. — Пускай генералы в академиях рассказывают: так мол и так переправлялись непобедимые бойцы Чапаева, который академий не кончал…
— Да, — Фрунзе улыбнулся, — надо отметить слаженность, дисциплинированность и отвагу войск. Но надо отметить и наши недочеты и оплошности.
— Это какие же? — сухо спросил Чапаев.
— Прежде всего, мои. Во-первых, мы не предусмотрели прикрытия переправы от аэропланов. В результате — неоправданные потери и паника. Так? А если бы мы заранее наладили залповый огонь с обоих берегов, приспособили бы пулеметы и артиллерию? Что с вами, Василий Иванович?
— Трещит, проклятая! Но ничего. Ваш разбор мне наука. Слушаю со всем вниманием, Михаил Васильевич.
— Вторая наша грубая ошибка, что плохо мы обеспечили полки боеприпасами. Ивановцы-то отчего начали отступать? Кончились патроны, вот и растерялись. Так?..
Фрунзе спокойно излагал свои соображения, не жался ни себя, ни начдива. Чапаев громко вздохнул. Фрунзе едва заметно улыбнулся:
— Теперь я хотел бы отметить, что хорошего и поучительного было в действиях дивизии.
— Очень бы желательно послушать, — оживился Чапаев.
И командующий с увлечением принялся анализировать маневр за маневром. Чапаев вторил ему репликами, иногда перебивал, вспомнив какую-то деталь, затем замолкал, и снова комментировал сказанное Фрунзе: шел увлеченный разговор двух специалистов.
— Стой! Кто идет? — раздался неподалеку тревожный оклик часового. Гулин и его бойцы вскочили на ноги, будто и не спали, и выбежали из сарая.
— Заканчиваю. — Фрунзе прислушался к быстрому говору за стеной. — Ночью я буду в семьдесят пятой бригаде, что у моста против города. Прикажу Потапову и Фурманову начать форсирование. Вы с севера, двадцать четвертая и вторая с юга обойдете Уфу, перерезав железную дорогу. Завтра к вечеру Уфа должна быть взята!
Разведчики вместе с Кутяковым ввели мокрого и грязного колчаковского солдата. Сапог на нем не было, гимнастерка висела клочьями.
— Товарищ командующий, перебежчика привели, — доложил Кутяков.
— Давайте его поближе.
Тяжелые руки Гулина обыскали щуплого солдата, поворачивая его, как ребенка.
— Ладно, шагай, — проворчал он. — Далматов, гляди в оба, знаем мы эти штуки.
Чапаев полупривстал, чтобы легче было разглядывать перебежчика, из-под бурки высунулись его босые ноги.
— Почему перебежали к нам? — спросил Фрунзе. Солдатик оглядел всех и широко, счастливо улыбнулся.
— Здравствуйте, — ответил он. — А я не солдат, я рабочий. Из ревкома Уфы. Большевик.