Все вышли, оставив Григория и Наташу вдвоем. Они без слов, крепко, до боли обнялись.
— Отдыхай! — порывисто бросил Григорий и бросился было к двери, но снова вернулся.
— Далматов! — пророкотал Гулин, и он опрометью выскочил из комнаты…
По небу быстро плыли тучи, и луна часто ныряла-выныривала из облака в облако. Город был темен и безлюден: с семи часов вечера до шести утра хождение по улицам запрещено! Лишь ветер озлобленно гонял пыль и мусор, хлопая забытыми ставнями, завывая в трубах и затихая, чтобы неожиданно наброситься на город с новым остервенением.
Красноармейцы и чекисты, подойдя во мраке, незаметно окружили со всех сторон окраинный дом над оврагом. Человек десять во главе с Валентиновым подползли к самому забору и приготовили оружие.
Наташа, Григорий и Владимир, дождавшись, когда луна спряталась, бесшумно пересекли палисадник и подошли к входной двери.
Девушка трижды с остановками дернула ручку звонка. Никто не торопился открывать. Напряженный опасностью слух уловил едва слышный шорох где-то наверху. Наташа позвонила еще раз. Шагов за дверью не было слышно, никто не шел, но чей-то тихий голос спросил:
— Кто?
— К дяде Алеше.
— А вы кто?
— Наташа.
— Наташа?
— Да.
— Подождите.
Прошло несколько минут. Зная, что из дома сейчас, очевидно, наблюдают за входом, Григорий и Володя заранее отступили в непроглядный мрак у куста рядом с дверью.
— Кого надо? — раздался вдруг сверху, из чернильно-темного проема чердака, приглушенный, измененный, но столь знакомый ей голос.
— Василий Петрович, это я, Наташа.
Безбородько раздумывал.
— Ты одна? — сухо и отрывисто спросил он.
— Нет, с Игорем. Он тяжело ранен, лежит здесь у куста. Помогите его поднять.
— Хорошо. Подожди. Сейчас впустят. — Он, видимо, что-то сказал, обернувшись назад.
Наташа отступила к кусту, а Валентинов, Гулин и еще несколько человек беззвучно стали по обе стороны двери.
Заскрипел засов, дверь приоткрылась. Прошелестело вежливое:
— Наташа, где вы? Заходите…
Больше человек ничего не смог сказать: рот его был зажат страшными руками Гулина, и в коридор мгновенно, не производя шума, проникла сразу вся передовая группа Валентинова. И в ту же секунду в просвете между бегущими облаками показалась луна.
Ее мертвенный яркий свет залил двор лишь на несколько мгновений.
— Лежит в кустах, говоришь?!
Внезапное прозрение, которое ранит страшней оружия, неожиданный крах заветной надежды, нечеловеческая ненависть, слепая жажда мести — все это прозвучало в хриплом возгласе Безбородько: в густой темени он разглядел рядом с Наташей контуры двух мужчин.
И хотя, казалось бы, для Безбородько было важней стрелять по военным, которых привела с собой Наташа, чем по безоружной девушке, Володя, который стоял рядом с нею, в необычайном озарении понял, что, ослепленный и уязвленный смертельной злобой, Безбородько может убить ее. И в кратчайшую долю мгновения, которая у него оставалась, он сделал единственное, что еще мог успеть: он заслонил собой Наташу.
Из слухового оконца ударил огнем оглушительный выстрел, и как срезанный упал на землю Володя. Еще не поняв, не осознав, не представив, что произошло, Григорий молниеносно выстрелил из нагана туда, где сверкнул огонь. С чердака раздался яростный вопль, и тотчас прогремел еще один выстрел. И без крика, прижимая руки к груди, медленно начала оседать Наташа.
Все еще не понимая всего случившегося, лишь боковым зрением отмечая, как склоняется и падает она, Григорий с холодной расчетливой точностью послал несколько пуль в непроглядную темень чердака — снова раздался озлобленный вопль от боли, раненый Безбородько со стуком выронил тяжелый маузер и метнулся прочь от слухового окна.
В доме засветились окна: группа Валентинова без шума, без стрельбы, врасплох захватила всех террористов Безбородько. Гулин выскочил из дома:
— Что палишь?
— Безбородько! Уйдет!
Гулин оглянулся, охнул и упал на колени: в освещенном квадрате недвижно лежали наискосок два тела:
— Володька! Наташа! Володька!.. Наташа… — Он припал ухом к ее груди. — Дышит! — Взревел и, отчаянно ругаясь, чуть не выломив плечом дверь, бросился с наганом в руках через три ступени наверх.
Григорий остался стоять, опустив руку с наганом. Он не мог, не желал, не хотел понять того, что случилось. И вдруг по сердцу остро ударила надежда: а если это не в самом деле, а просто так надо было притвориться? Вот сейчас Володька сядет и засмеется: что, дескать, орел-канарейка, испугался? И Наташа встанет, поправит волосы и улыбнется: «Гришуня, так и быть, стану я за тобой по гарнизонам ездить, но учиться все равно поступлю, только еще не знаю — на медицинский или филологический…»