Командиры вышли.
— Вы знаете, Михаил Васильевич, — сказал Куйбышев, — после событий с Линдовым надо усиленно заняться проверкой командного состава. Как вам, например, показался Гембицкий?
Фрунзе усмехнулся, что-то подчеркнул в своем блокноте красным карандашом, подтолкнул блокнот к Куйбышеву. Тот прочел характеристику Гембицкого, покачал головой:
— Я думаю, нам с вами нелегко будет поссориться.
— Пожалуй, — улыбнулся Фрунзе.
Раздался стук, и в двери появился щегольски, с иголочки одетый Грушанский: строевая выправка, английского сукна френч, синие бриджи, сияющие темным блеском хромовые сапоги — все на нем было подчеркнуто безукоризненно.
— Чрезвычайный уполномоченный по снабжению вверенной вам армии Грушанский по вашему приказанию прибыл! — отрубил он.
— Садитесь к столу и докладывайте нам, товарищ Грушанский, только оставьте этот невоенный титул «чрезвычайный уполномоченный», — сказал Фрунзе. — Я укажу в приказе по армии именоваться вам начальником снабжения.
— В этой армии я тоже новый человек, — с доверительной наглостью начал Грушанский. — Нахожусь на должности двадцать дней, но могу сказать, что войска всем необходимым обеспечены вполне удовлетворительно. Что касается складов, то запасов вещевого довольствия там немного. На днях я затребовал из Москвы пять тысяч пар сапог…
— Стоп, стоп, стоп! — прервал его Фрунзе. — Ведь вы, как мне говорили в штабе фронта, опытный интендант. Неужели вы думаете, что меня, командующего армией, может удовлетворить такой доклад? Мне нужны точные данные по каждой части в отдельности: как обстоит дело с обмундированием, как с кожаной обувью, как с валенками? Сколько бойцов и в каких частях не имеют обуви, а ходят по снегу в лаптях? Количество имеющегося обмундирования на складах армии? Продовольственное обеспечение частей и складов? Наконец, наличие в частях и на складах армии боеприпасов и оружия?
— Я не ожидал, что вас с первого же дня будут интересовать мелочи снабжения, — с апломбом возразил Грушанский.
— Мелочи снабжения? — с недобрым любопытством переспросил его Фрунзе. — Вчера весь вечер я сидел над донесениями о состоянии этих «мелочей» и…
— Хорошо, я запрошу части, склады, — забеспокоился «чрезвычайный уполномоченный». — Дней через десять-пятнадцать смогу доложить вам точно.
— А вам известно, — все так же тяжело, с расстановкой спросил Фрунзе, — что в Балашовском полку недостает трехсот шинелей, четырехсот шаровар, двухсот пар валенок? Что в Пензенском полку нет обмундирования для трехсот сорока человек нового пополнения, а в двести восемнадцатом полку Степана Разина нет белья? Что в Александрово-Гайской бригаде катастрофически не хватает продовольствия и фуража? «Мелочи снабжения»! — с издевкой произнес он, нажав на звонок.
В дверях показался Сиротинский.
— Немедленно вызовите сюда начальника политотдела.
— Слушаюсь.
— Я таких данных не имел, — побледнев, ответил Грушанский. «Господи, зачем начальник политотдела? Неужели уже все раскрыто?»
Вошел начальник политотдела.
— Жаль! Очень жаль! Значит, не читаете сводки и донесения из частей. Вам, конечно, не известно, что в двадцать второй дивизии часть полков хорошо обута и одета за счет трофеев, захваченных в декабрьских боях, и имеются запасы обмундирования, тогда как в других полках той же дивизии имеется большая нужда в валенках, сапогах, шинелях?
«О господи! Кажется не все пропало…» На лбу Грушанского выступил пот.
— Сейчас вы поедете с начальником политотдела армии товарищем Кондурушкиным. По всем вашим складам. Он сам посмотрит, что там есть, и поможет вам решить, как поступить с имеющимися запасами и кому и как их распределить. А вы завтра в девять ноль-ноль предложите мне на утверждение ведомость распределения всех обнаруженных запасов, всех видов снабжения по соединениям и частям армии. Учтите, читать эти ведомости я буду при вас — долго, тщательно и с красным карандашом!
— Завтра?.. — растерянно переспросил его Грушанский.
— Да. Товарищ Кондурушкин, а ваш вопрос будем слушать не здесь, а на бюро губкома в восемнадцать ноль-ноль. Там же доложите мне лично о результатах проверки складов. Выполняйте.
Кондурушкин и Грушанский вышли. Интендант ступал совсем не так уверенно, как несколько минут назад. Весь лоск его пропал, даже сапоги, казалось, не сияют… «Боже мой, — думал он, — за что мне такое? Не исполнить — глядишь, и шкуру продырявят, исполнить — что Уильямс скажет? Гембицкий — карьерист, собака! — конечно, все ему доложит. Впрочем, ему самому пока что хвастать нечем, надо ему намекнуть на это достаточно ясно… О господи, — продолжал он взывать к всевышнему, пока неутомимый Кондурушкин заносил на очередном складе в свою книжечку цифры: «сапог — 1500 пар, валенок — 780 пар, полушубков — 2300, шерстяных портянок…» — О господи! Ведь живут же где-то люди: ничем не рискуют, пьют себе чаек, смакуют крыжовничек на веранде своего домика, в обед спокойно едят отбивные котлеты, а ночью им не снятся никакие ни Фрунзе, ни Уильямсы…»