В тот же день вновь испеченным кавалеристам вручали перед строем коней. Григорию достался молодой и горячий, но хорошо объезженный вороной жеребец Ратмир. В старшие ему дали бородатого казака дядю Сеню — участника еще русско-японской воины. Владимиру выделили гнедую кобылу Липку, смирную, но легкую и быструю на ходу, а обучать его взялся Еремеич, — и потекли-побежали день за днем. С утра до ночи новоприбывшие овладевали кавалерийскими премудростями: снова и снова взлетали они в седло, сдерживая стон от боли в набитых, раскоряченных ногах; снова и снова учились владеть конем, преодолевать препятствия, рубить лозу и глиняные шары на столбах, учились стрелять на скаку вперед и назад, снова и снова соскакивали и снова взбирались на коня.
Особенно трудно давалась Григорию рубка с коня. Как-то во время трех заездов подряд, когда он не смог срубить ни одной из девяти установленных лоз, он спрыгнул и в отчаянии повалился грудью на холодную землю. К нему подъехал дядя Сеня, соскочил, привязал коня и присел около Григория:
— Что, паря, не легко рубить шашкой? Да только ты не кручинься, мне твоя ошибка как есть понятна, растолкую я ее тебе, не бойсь. А пока отдохни, и я перекурю. День-то длиннющий, еще нарубишься. Вот и Володька твой с Еремеичем к нам едут. Стало быть, отдохнем разом.
Еремеич и Володька спешились, присели на корточках рядом. В воздухе поплыли вонючие облака сизого, голубого, синего махорочного дыма. Глубоко затянувшись и ругнувшись от удовольствия, старый казак сказал:
— То-то и есть, что шашка — первое наше оружие. Любить ее надо и владеть, как своею собственной рукой. Даже в партейной песне поется, что добьемся мы освобождения своей собственной рукой, а не пулей или там штыком. А почему? А потому, что нет удара сильнее, как шашкой. В германскую я многих солдат видывал, раненных в голову: попала, к примеру, пуля в бровь, вышла за ухом, а человек жив остался и снова воюет. А уж если шашкой по голове достанешь, он более воевать не пойдет, тут и ляжет на веки вечные. Вот Василия Ивановича Чапаева взять, командира нашего: велика ли сила в нем? И всего ничего. А уж если шашкой даст — голова надвое, значит, владеет он шашкой досконально, как своею собственной рукой. А потому и воюет храбро и нам с ним хорошо. Ясно я высказался? В том и секрет, что надо чуять ее, как свою руку. Ну, тогда хватит курить, товарищи красные птицы, и поехали-ка мы на работку. Правильно я говорю, Еремеич?
— Святая правда каждое твое слово!
— Ну, вот и хорошо: рыбак рыбака чует издалека…
К вечеру этого дня Володя и Гриша могли срубить уже по три-четыре лозы, воткнутые на тренировочной дистанции, а к концу недельного срока лихо срубали уже по шесть-семь лозин.
На восьмой день Чапаев и Фурманов прибыли к молодым кавалеристам принимать экзамен. Чапаев, приехав в село Палимовку под Бузулуком, с утра занялся штабными делами 25-го кавдивизиона, расположенного здесь, а Фурманов направился к большому сараю, бывшей конюшне, где в это время проходили политзанятия.
— Садитесь, товарищи, рапортовать не надо, все вижу сам. Я хочу продолжить ваше занятие на особый лад. Ваш руководитель, — он указал на Еремеича, — совершенно правильно говорил вам сейчас, что сила нашей армии — в ее сознательности, в понимании ею революционного долга. Довожу до вашего сведении, что нашей дивизия предназначается стать ударной силой фронта. Чтобы вы лучше понимали, что такое чапаевская дивизия и какими должны быть чапаевцы, я хотел бы вам сегодня немного рассказать о нашем начдиве…
Молодые бойцы радостно зашумели, задвигались, устраиваясь поудобнее, и стихли, обратившись в слух.
— Отец у него был мордвин, а мать — русская. Жили они в большой нужде. На одиннадцать едоков приходилось всего две десятины земли, да и та была очень плохая, суглинистая. Отец Василия Ивановича, Иван Степанович, зимой плотничал, чтобы подработать денег, а потом и вовсе бросил землю. Убегая от голода, семья перебралась в небольшой волжский городок Балаково, где Иван Степанович целиком занялся плотницким ремеслом. А Вася, то есть Василий Иванович, которому было тогда всего двенадцать лет, пошел «в люди». Работал у купца на побегушках, помогал кухаркам, дрова колол, баню топил; потом получил «повышение»: хозяин поставил его за прилавок. Но купец старался и Василия Ивановича поучить «купеческой грамоте». А по этой грамоте обсчитывать покупателей надо было так: сорок да сорок — рубль сорок, да коробка спичек — пять, а всего два сорок пять. И Василий Иванович взбунтовался против этого, потому что был честным человеком. Ну, что дальше произошло — понятно. Как вы думаете, что было? — с улыбкой обратился он к здоровенному Федору Тихову, который слушал его открыв рот.