Наташа, задыхаясь, бежала по ступеням в свою палату на третий этаж. «Боже мои, белые в Уфе! Что будет с ранеными?.. А со мной? Теперь уж наверняка найдет меня мать, снова появится этот Безбородько… А может быть, смерть?!»
— Сестрица, помогите, сестрица! — позвал ее в палате раненый в живот боец. Лицо его побелело до синевы, глаза сухо горели. — Укол бы мне какой, мучительно очень… Плохо мне, помираю…
Наташа кинулась к аптечному ящичку, достала ампулу морфия, впрыснула ему ее содержимое.
— Спасибо, сестричка, помирать легче будет, — медленно, отделяя каждое слово, выговорил он.
— Ну, зачем помирать, мы с вами еще поживем.
— Иванов я, с-под Смоленска, Михаилом звали. Партейный я, кончит меня Колчак, — с натугой сказал он. — А ты зачем осталась? Не знаешь ты белогвардейцев! Снасилуют они тебя за то, что в красном госпитале работаешь, а то расстреляют. Уходи, сестра!
— Не могу я свой пост бросать, товарищ Иванов. Кто же за вами ухаживать будет?
— Наша жизнь конченая, а твоя вся впереди! Молодая ты еще!.. Уходи, сестрица. Может, среди гражданских тебя не тронут… А потом наши пойдут в наступление, спасут тебя… Всех спасут…
Страшно закричал на койке в углу другой раненый, у которого начался приступ травматической эпилепсии. Наташа бросилась к нему, но разве может слабая девушка удержать эпилептика? От судорог и корч у него разошлись швы, хлынула кровь. Со слезами бессилия на глазах Наташа начала бинтовать его, приговаривая что-то успокоительное и стараясь не слышать приближающихся выстрелов, дикой брани и нарастающего топота сапог.
С грохотом распахнулась дверь, на пороге стояли офицер и несколько колчаковских солдат — все пьяные.
— Ах, сестрица! А ну-ка покажи нам, кто здесь коммунисты и прочие комиссары? Да поживее! А то один полоумный Дон-Кихот, старый клистир, спорить начал — больше не будет! — Он дунул в ствол нагана.
— Я не знаю их биографий, мне известны только их ранения, — произнесла Наташа, выпрямившись и с ненавистью глядя в мутные глаза. — И вообще выйдите вон из палаты — сюда вход без халатов воспрещен!
— Что?! — задохнулся от ярости офицер. — Большевистская сука! А вот тебе, а вот, а вот! — И он с левой руки начал полосовать ее нагайкой.
— Стой! Стой, гад! — собрав последние силы, на койке приподнялся Иванов. Он сбросил одеяло, обнажив окровавленную на животе повязку и, мучась от страшной боли, стал спускать ноги. — Не тронь ее, подлец! Я — коммунист!
— Ах, ты? Получай! — Офицер выстрелил в него из нагана почти в упор, и боец, будто помедлив, отвалился назад на подушку — на вечный, беспробудный сон… — Кто еще коммунист? Ты? Ты? Ты? — И с каждым вопросом он палил все в новых и новых раненых.
— А! — дико закричала Наташа и повисла у него на руке. — Это же раненые, раненые!..
— Взять ее! — Он ударом ноги сбросил Наташу на пол. Тащи суку в подвал, потом разберемся! Она, видать, из идейных. А ну, освободить палату! Всех в окно, быстро, вали потроха на двор!
Один из солдат схватил Наташу за волосы, завернул руку за спину и потащил вниз. Другие бросились к кроватям…
Дикие крики, хруст костей, выстрелы, ругань, стоны, вопли — все это стеной встало перед нею, когда солдат выволок ее на двор.
Из окон второго и третьего этажа выбрасывали людей на булыжник, стены и снег были залиты и забрызганы кровью. Трупы в нижнем белье лежали грудами. Некоторые из выброшенных пытались ползти, но подбегали колчаковцы и с хаканьем вгоняли в них штыки или дробили черепа прикладами.
Наташа оцепенела: нет, это только кошмарный, безумный сон… Такого в самом деле не может быть!
— Зверье! Какое зверье! Что же вы делаете?.. Вы не люди! — неистово закричала она, в глазах ее потемнело, и спасительная завеса разом опустилась перед ее сознанием — еще секунда, и она сошла бы с ума, не имея сил вынести картины этой бойни, расправы над сотнями беззащитных раненых…
Очнулась она от холода, в полной темноте, рядом с нею навзрыд плакала какая-то молодая женщина. Наташа попыталась сесть на мерзлой земле, и сразу же заныли у нее руки, спина, ноги, жгучим следом загорелся на лице удар от нагайки.
— Кто это? Кто плачет? — спросила она, сдерживая стон. Женщина замолкла подползла к ней во мраке, всхлипывая, ощупала лицо шершавыми пальцами: