«Это тот самый. Тот, которого я видел раньше, в лечебнице. Энгвару пора отрубить голову».
Он присел рядом с ним на корточки, на всякий случай положив ладони на рукояти сабель.
Голос орка звучал слабо, словно в бреду, но все же он говорил.
«Почему?»
– Я недавно тут. Я был там, на площади. Видел вас и… Владыку, – он хрипло выдохнул, перекатывая подбородок по груди, и не поднимал голову. – Вы ничего не знаете. Ни-че-го. Мы все умираем тут. – Орк затих, и когда Майрон уже пошевелился, чтобы ткнуть его, поднял голову и продолжил. – Он бросает нас сюда. Те, в ком уже много красного. Во мне – много, – орк наконец-то посмотрел ему в глаза. – Он добывает его не из шахты. Он… добывает его… из нас. Я говорю. Да. Это… недолго.
Майрон бессознательно потер укушенную руку. Укус болел и звенел, словно затекшая конечность. Орк странно, хрипло спросил его:
– Не крыса? Не этим, красным?
Он сглотнул.
– Почему ты спрашиваешь?
Пленник покачал головой. Уронил ее на грудь, перекатывая подбородок, и теперь его бормотание стало окончательно напоминать сумятицу бредящего.
– Нет лекарства. Не спастись. Станете, как мы. Рано или поздно. Оно уже поет вам, да? Тихо так. Потом громче.
А потом орк засмеялся – обреченно и страшно. Улыбнулся, блеснув в красном полумраке грязными зубами.
– Станете… как мы. Как они. Нет лекарства. Нет лекарства, – он сорвался на хриплый вопль и затрясся, будто в лихорадке. – Нет! Мы все мертвы! Все мертвы! Он следит!
«Да. Вы все мертвы. И Энгвар теперь – тоже».
Больше всего на свете ему хотелось выскочить из этого подвала так, словно кто-то ошпарил ему задницу кипятком.
Вместо этого Майрон достал клинки, блеснувшие теплым желтоватым отсветом.
«Для вас уже одно лекарство. Сталь».
Он уже собирался закончить это грязное дело и пойти прочь, за Энгваром, но услышал шаги на лестнице.
«Энгвар. Конечно же».
Он прижался спиной к дверному косяку, весь превратившись в слух. Эхо здесь было слабым, но он по-волчьи чуял малейшие колебания воздуха, которые создавало чужое движение.
– Я смотрю, ты быстро нашел мой маленький тайник, Майрон, – голос Энгвара звучал насмешливо.
«Как мы осмелели-то».
Он слышал и чувствовал, что охотник был шагах в двадцати. И молчал.
«Я знаю, что ты определишь по голосу, где я. Обойдешься».
Он задержал дыхание.
– Надеюсь, тебе понравился этот подвал, потому что здесь ты и останешься.
Десять шагов.
«Кто быстрее, тот и останется, ушлепок».
Три.
Майрон развернулся, как пружина, одним прыжком преодолевая расстояние между собой и Энгваром.
Охотнику не хватило ровно доли секунды и второй сабли, чтобы отразить его размашистый удар: правая рука отбила чужой клинок, левая – срубила голову.
Отравленная кровь хлынула в темноте фонтаном. Разъяренный вопль ударил в виски болью, и правую руку скрутило иглами спазма так, что Майрон взвыл и выронил клинок.
Тело Энгвара нелепо покачнулось и рухнуло сначала на колени, а затем плашмя, на пол.
Майа встряхнул головой, глядя на тело у собственных ног.
«И это все? Вот это – все? Теперь только поиски лекарства, как бы тяжело оно ни было?»
Он выдохнул, разминая больную руку, и плюнул на труп Энгвара. Как бы то ни было, майа, которому он отрубил голову своей рукой и саблями, которые могли поразить не только тело, но и дух – должен был прийти конец.
А после – забрал голову, чтобы вышвырнуть ее в лаву Фелуруша.
Гребаное белье никак не отстирывалось. Агнешка сделала с ним все, что могла, и уж собиралась плюнуть. Зачем вообще стирать кроме как чтобы не совсем уж воняло, если все равно измажут на отвале так, словно тролли обосрали?
Восемь орчат возились поблизости, во внутреннем дворе между ее домом и соседским – дрались, гоготали, и наконец Агнешка заметила, как они собрались потешиться, забросав выстиранное белье жирной угольной грязью, которая была в городе повсюду. Не первый раз уже!
«Вот же мелкие сучата!»
Она схватила мокрое полотенце и яростно пошла навстречу детям, намереваясь отходить всех по головам и спинам. Закричала:
– А ну пошли вон! Никакого проку, только жрете!
Кого-то, кажется, костлявого сына соседки она все же хлестнула по голой спине – щедро, аж кожа потемнела! Будет знать!
– Вон отсюда, я сказала! – она выловила из стайки мальчишек одного из своих и резко дернула на себя, отвесив подзатыльник. – А ты в дом пошел! Пошел, давай! И вы все тоже!
– Че ты орешь?! – огрызнулся старший из детей.
Она замахнулась на сына кулаком, и тот отшатнулся.
– Я тебе сейчас башку проломлю! В дом! Грибы чистить и пол чтоб вымыли! Я одна за вас должна все делать?
Угрожающе орать она всегда умела – только слюна летит.
Мальчишки, недовольно ворча, покосились по-волчьи желтыми глазами Лагдуша, и ушли домой. Орчиха выдохнула, посмотрела им в спины несколько мгновений, уперев в бока тяжелые кулаки, и покачала головой, собираясь вновь приняться за стирку.
Закончить ей и в этот раз не дали – только отжав большую простынь, она почувствовала жгучий болезненный укол в голой лодыжке. И, вскрикнув, дернула ногой – пнула жирную черную крысу со светящимися красными глазами. Крыса сдавленно пискнула и плюхнулась на пузо, после чего убежала, сверкнув темно-кровавым кристаллическим гребнем вдоль позвоночника.
– Ах ты, погань!
Агнешка поморщилась и, вздохнув, посмотрела на ногу. На коже остался треугольный след зубов – три точки, которые сочились густой черной кровью.
«Глубоко кусается, дрянь!»
В доме раздались голоса, затем звук затрещины и обиженный мальчиший рев. Лагдуш вышел на глиняное крыльцо двора, откинув кожаный полог. Смотрел хмуро – глаза у него после смены были заспанные. Отдыхал, видимо.
– Что орешь, баба? – недовольно поинтересовался он, зевнув.
Агнешка только фыркнула, сморщив широкий оливковый нос, и оскалила желтые клыки.
– Я ору? Крысы эти вонючие. Развелось как грязи! Вон, смотри как кусают! – она ткнула себе в ногу.
Лагдуш хрипло заворчал, отирая заспанные глаза.
– Да не ори ты так! Ну, кусают. И нас в шахтах кусают, чего тут орать теперь?
Дети, а потом и эта проклятая крыса, так взвинтили Агнешку, что она бы и мужику своему морду набила, если бы у Лагдуша не был кулак покрепче.
– Это ты так говоришь! – Ангешка только отмахнулась от него полотенцем и обвиняюще ткнула пальцем в темный угол двора, где была глубокая щель между двумя скальными валунами. – Ты посмотри на них, все паршивые от этого красного камня! Я вон слышала, всю семью Огриды покусали! Всех кусают!
Лагдуш, раздетый по пояс, наморщился и почесал пузо. Зевнул.
– Ну и что? – орк развел руками. – Красные или не красные – одно, крысы. Я жрать пошел. Стирай, дура.
– Сам дурак! – рявкнула Агнешка ему в спину. И зло выплеснула воду из таза.
Шахту заливал прозрачный алый свет, дробившийся водянистыми бликами на стенах.
Тар-Майрон был глупцом, решив, что теперь, когда на стороне Энгвара каранглир, можно убить его, отрезав голову своей волшебной игрушечной сабелькой.
Он лишил его всего лишь части тела – но не разума. Силы оболочки – но не силы каранглира, все еще кипящей в крови.
И уж точно не силы духа, связанной теперь с силой сотен за спиной, кто причастился к новой музыке камня.
Они были им, а он – ими.
Энгвар дождался, когда недалекий сопляк успокоится, вышвырнет голову, и заставил тело встать. Конечно, они оттащили его в мертвецкую и, конечно, Нэтрон думал, что так просто сможет вскрыть его.
О, они заставили повизжать и его, и его учеников, когда они разгрызали тела и влили в их горло раскаленный каранглир, чтобы выжег нутро до оплавленного мяса.
А теперь он пришел сюда, коронованный вместо несчастной головы пламенеющей мощью камня, связанной с его духом. Красное пламя рвалось из его шеи, и фэа – дух – не осязала, но видела и слышала все. Он желал напитаться, насытиться, как хищник на охоте, почувствовать эту силу, звенящую в костях и зубах, как вторая музыка творения.