– Как же он узнает, Лунгортин? – Энгвар говорил, и его голос терялся в эхе сотен глоток, что ревели и шептали то же самое – единые, будто пчелиный рой. – На его теле зреет опухоль, а он боится ее удалить!
Слова прокатились по пещере разноголосой волной, перемигиванием красных точек глаз в темноте.
Тело балрога очертилось во мраке сильнее – огненные прожилки зазмеились по рукам и плечам, по черным латам, выращенным из тела. Добела раскаленными полумесяцами сверкнули рога.
– Ты не знаешь его, Энгвар, – голос Лунгортина не резонировал с окружающей пещерой, звучал столь же ровно и естественно здесь, как рокот лавы. – Он бьет только один раз, зато наверняка. Что ты сделаешь со своей властью? Повесишь Тар-Майрона и напьешься его крови? Ты как был тупым ничтожеством, так и остался.
Энгвар ощерился, показав зубы, и вслед за ним оскалился каждый орк в армии.
– Ты сам – трусливая корова, Лунгортин. Сидишь здесь, пока я занял твой дом.
Балрог слегка пошевелился, пожимая плечами.
– Мне наплевать на твои игры, Энгвар. Мой дом – повсюду в этих жилах, – Лунгортин фыркнул. –Тангородримом ты подавишься. Кишка тонка. Machanaz узнает об этом, открутит твою тупую башку, и на том дело кончится.
Солдаты за спиной засвистели и загоготали.
– А может, ты сам попробуешь? – Энгвар развел руками и покачал венцом алых кристаллов на голове, выросших причудливой короной, наползающей на багрово сияющие глаза.
Они знали, что нужно успеть до того, как балрог призовет на помощь жар и лаву, которая может хлестнуть из бездны огненным фонтаном, оставив невредимым только Лунгортина. Выигрывали время трепом для лучников и солдат, не вооруженных ничем, кроме крюков и цепей.
Балрог набрал мощь, и стены пещеры сотряс низкий рык: темноту прорезала вспышка огненного света, громыхнувшая, будто эхо грозы. Щелкнул пламенный бич.
Чудовище, все время донимавшее их насмешками, бросилось атаковать, и они ждали именно этого – ярости, которая побудила бы Лунгортина уверовать, что он расправляется с дразнящими его ничтожествами, не имеющими представления о сражениях.
«Ты глупец, Лунгортин».
Энгвар почувствовал, как орки за его спиной бросились врассыпную, имитируя ужас и бегство. Побуждали погнаться за ними. Прикидывались лакомым куском для любого хищника.
Лунгортин заревел, с одного удара срезав с десяток орков и сотни крыс огненным бичом. Двинулся вперед, замахиваясь по новой: тяжело и размеренно, будто ожившая гора. Рванулся за беглецами, приблизился к огромному шипу каранглира, торчавшему посреди пещеры, что когда-то занимал.
Прямо в ловушку.
Мысли роя давно слились в одно: Энгвару не пришлось объяснять, как делать железные луки и хорошие стрелы из металла – орки подхватили его мысль и сделали их сами, начинили острия каранглиром, вырванным из крови бывших соратников, даже собственных детей и женщин.
Лунгортин увидел их слишком поздно: когда лучники уже оттянули тетивы к щекам.
Все решили доли секунд – на балрога обрушился целый шквал ядовитых красных выстрелов, и замах бича вышел неловким, увядшим на середине без инерции силы огромных рук.
Рев, исторгнутый огромной глоткой на этот раз, пропитался болью и гневом. Лунгортин принялся отряхивать и обламывать древки стрел, будто не понимая, почему в него стреляют, не осознавая, что делает лишь хуже.
Энгвар ощерился, глядя, как песня разъедает дух и тело балрога. Через разум, общий для всех, каждый услышал, как каранглир пропитывает музыку, влитую в духов при сотворении мира – меняет ее, лишает ритма, подчиняет себе исподволь.
Преображает и возносит, делая чем-то новым. Могущественным. Прекрасным.
«Вперед!»
Лунгортин бросился на лучников, но его удары стали столь неповоротливыми и неуклюжими, что лучники, за исключением лишь нескольких, разбежались. И продолжили осыпать балрога ядовитыми стрелами, которые вонзались в лицо, в шею, в плечи – везде, где могли достать. Одна из стрел попала в левый глаз, и огненный свет стал ярко-красным, а огромная тварь издала сладко мучительный вой непонимания и боли.
Энгвар сам возглавил вторую часть нападения-ловушки. По-кошачьи мягко принялся кружить вокруг балрога, раскручивая цепь с железным крюком. На острие, защищенный железной сеткой, был примотан шип каранглира, чтобы не расколоться от удара о плоть. Единственное оружие, опасное для майар, цепляющее дух так же крепко, как тело.
Они окружали Лунгортина с двух сторон, синхронные подвижные тени с крючьями. Энгвар чувствовал, как остальные повторяют его движения, набирают силу бросков, пока ослепший на один глаз балрог вопит от боли.
Крюки они швырнули одновременно со всех сторон. К силе их рук добавились те, кто прежде бежал, рассыпался по краям пещеры – без всяких команд и понуканий каждый из орков понимал, что делать.
Они зацепили его крючьями. А затем потянули балрога навстречу огромному шипу каранглира, пока еще спящего и прочного. Энгвар чувствовал, как огромная тварь рвется из рук, больше не чувствующих боли, но Лунгортин допустил ту же ошибку, что и Аран Эндор.
«Ты один. Нас сотни, тысячи. Крюков – десятки. Что ты можешь против силы тысяч? Что он может против силы тысяч?»
Он видел, как балрог уставился на шип единственным зрячим глазом, будто догадываясь, что его ждет. Заревел с такой яростью и болью, что пол под ногами дрогнул.
Лунгортин разорвал две цепи на руках, пошатнулся по инерции – и начал падать, потеряв равновесие.
«Да! Но ты скоро прозреешь и будешь видеть ясно. Обеими глазами, обещаю! Как мы все».
Огромный кроваво-багровый шип каранглира, пока еще спящего и прочного, пронзил сияющее тело Лунгортина насквозь, всадился под грудину и вышел со спины. Его кровь, сверкающая, как нутро гор, полилась из пасти, и гневный вой сорвался на бычий визг первобытного ужаса.
А Энгвар почувствовал, как это сознание, безгранично огромное, начинает биться в их руках – пока одичавшее и непокоренное, но уже ставшее частью армии, частью всего каранглира.
Невиданной силы сладкая душа, напитавшая своей кровью сердце горы, что связывалось с каждой крошечной мелодией в теле любого зараженного.
Каранглир получил свое – о, и не кого-то вроде него. Он заполучил дух балрога, которого они теперь смогли бы воссоздать заново. Восстановить по памяти. Разломать его кости, растереть в пыль прежний дух, переплавить в могучего ручного зверя. Продолжение их самих.
А первоначальную силу души Лунгортина они теперь могли разделить на всех, словно роскошное пиршество.
Гигантский кристалл заалел, поначалу несмело, будто робко принимая кровавое угощение, но ему потребовалось немного времени, чтобы грянуть пылающей вспышкой, озарившей солнцем всю пещеру. Лунгортин шевелился, но перестал реветь и выть – балрог изумленно качал гигантской рогатой головой, будто в поисках той боли, которую должен испытать, когда в его груди зияла дыра.
Энгвар ловко взобрался по пластам каранглира, наросшим вокруг шипа, и подобрался ближе к балрогу. Посмотрел в глаз, бывший незрячим, а теперь подернутый ярким алым сиянием – и улыбнулся.
– Ты слышишь ее, Лунгортин? Ты слышишь музыку?
«Созови их своей волей, потому что можешь. Даже крыс. И убей нас всех, без остатка. По-настоящему».
Мелькор старался не думать об изуродованной руке Майрона, хотя в памяти то и дело вставала эта потемневшая кожа и распухшие суставы, пульсирующие изнутри багряным светом. Будто там, в костях и мышцах, шевелилось что-то живое.
Тошнотворное зрелище, когда та же рука когда-то перебирала твои волосы и ласкала шею.
События последних нескольких суток казались ему бредовым сном, который начался в Фелуруше и не хотел заканчиваться. Где-то в его воображении существовала другая, правильная версия событий, когда он увидел тупых овец вместо обещанных Энгваром солдат, счел выходку майа шуткой идиота, после чего казнил на месте и вернулся к себе.