«Проклятье, Майрон, что ты с собой сделал?»
Он едва узнавал Майрона. Его… нет, не просто любовник, не обычный соратник, не рядовой подчиненный, но мужчина – изменился до неузнаваемости. Достаточно, чтобы единственное, что оставалось по силам – это закрыть глаза и принять все изменения такими, каковыми они были, и запереть все сантименты, сменив их только холодным расчетом.
О да, он всегда славился безжалостностью. Так и будет.
Глаза Майрона стали красными. Зрачки светились такими же алыми точками, как у чудовищ, что нападали на форпост. Правая рука покрылась алыми наростами, целыми иглами, пульсирующими в такт биению сердца. Лицо осунулось так, что под ним будто бы просматривался череп, кожа потемнела, словно у мертвеца, сосуды разбухли и змеились по лицу, будто гнилые ветви. Волосы, обычно цвета пшеницы и раскаленного металла, висели грязными сосульками.
И он все еще держался. Возможно, дольше, чем кто-либо в этой крепости.
«Значит, у меня мало времени».
Он решил для себя, что от Майрона сейчас зависело все. Думал, что если не увидит в его глазах узнавания, если не увидит, что Майрон остался собой – значит, останется только одно.
Незачем цепляться за жизни орков, но попытаться ради него и ради себя – стоило. Хотя бы потому что Майрон считал, будто найти лекарство невозможно.
«И я буду безжалостным. Даже если кто-то считает меня трусом».
Он никогда не был героем, и ничего не могло этого изменить. Смелость и мужество никогда не считались чем-то, что даже способно ему принадлежать.
«Может, и не без оснований».
Он скрестил руки на груди, глядя Майрону в глаза.
– Я много думал о сказанном тобой. И я хочу, чтобы ты дал мне кусок каранглира.
Майрон отшатнулся и ошеломленно уставился на него. Дернул головой.
– Нет, – в его голос, хриплый и ослабевший, прорезался страх. – Даже не проси. Ты не должен прикасаться к нему.
Мелькор не шевельнулся, даже не сменил позы – просто продолжил сверлить майа взглядом, упершись ногами в землю, как скала. Говорил безжалостно:
– Неси. Или я разнесу ворота Хабра, положу на это столько жизней, сколько потребуется, а затем возьму, что нужно.
«Прости, дорогой. Так надо».
Майрон обессиленно выдохнул, повесив голову, и он понял, что майа выполнит его просьбу, сколь бы безумной та ни казалась. И почему-то ждал, что Майрон сейчас кивнет, скажет, что принесет желаемое, но то, что случилось дальше, оказалось намного хуже.
Майрон достал кинжал, который носил на поясе, примерился к клинку и посмотрел на собственную правую руку.
«Ты что творишь, больной идиот?!»
Он с трудом удержался, чтобы не рявкнуть это вслух.
А затем Майрон просто вырезал кусок кристалла из себя. Он ударил в точке роста, между большим и указательным пальцем, каранглир хрустнул, и Майрон зарычал от боли, стискивая зубы так, что те могли бы раскрошиться. Вскрикнул, когда принялся расшатывать треснувший у себя в руке кристалл – и, наконец, вырвал, словно зуб, кусок окровавленного минерала.
И, пошатываясь, подошел ближе, оставив отвратительный красный кристалл на земле между ними. После чего вернулся и обессиленно уселся у железных ворот Хабра, привалившись к ним спиной.
– Что ты задумал? – голос Майрона звучал тихо и устало.
Он должен был быть безжалостным. Не задумываться о нем. Не вспоминать.
Мелькор аккуратно подобрал кристалл, обернув его плотной промасленной кожей.
– Если получится – узнаешь. А не получится – незачем и говорить. Жди.
Кристалл лежал на простом каменном столе, что стоял в огороженном помещении форпоста. Красный пульсирующий камень, средоточие мерзости, от которой тошнило даже его, Мелькора.
«Вот видите, в этом мире есть и что-то худшее, чем я!»
Он старался не рассматривать капли крови и подтеки в месте скола. На его глазах камень как будто всосал кровь, принял ее – и мгновенно вырастил на испачканном месте новый слой кристаллов, пока что нежно-розовых.
Алеющих за считанные секунды.
«Дерьмо».
Мелькор выдохнул, прикрыл глаза и вытянул руки над кристаллом.
Если прошлый раз он всеми силами пытался отрешиться от мерзости, оттолкнуть ее, то сейчас он пытался ее нащупать. Разобрать на составляющие, будто скелет, вскрыть и понять. Исследовать так же отрешенно, как это делает хирург, что разбирает труп на органы и описывает их по отдельности.
«Что ж. Я не умею ничего другого».
Он давно разучился петь, не имея основы, но кое-что все же осталось. Вносить Диссонанс, раскалывать гармонию, навязывать собственный ритм – он по-прежнему мог. Как и понимать, какие ноты внесены в любую мелодию, даже самую опасную.
На этот раз он слышал и слушал. Песня жадно прильнула, отвечая на прикосновение его разума и искусства, извивалась так же неприкрыто и велеречиво, как придворный, что пытается выслужиться перед ним любой ценой. Такая же рабская отзывчивость, как у змеи, что лижет сапог, а на деле готовится его прокусить.
«Нет, дорогуша. Я умнее тебя».
Каранглир пытался заигрывать с ним, обещать ему все. Доказывал, что он безопасен. Уцепился за воспоминание о Майроне и разворачивал восхитительный обман, что его можно исцелить, что стоит только принять помощь камня, позволить ему расти, воссоединиться.
«Ха. А что ты скажешь на это?»
Он изменил мысли и почувствовал, как песня увильнула в другую сторону. Обещала ему Валинор, зараженный этой скверной, низвержение брата, покоренные в ужасе народы. Обещала вернуть рассеянные силы, сосредоточить их обратно, повернуть вспять процессы, которые никто не мог обратить назад.
На мгновение он едва не поверил.
«А на это?»
Мелькор едва не расхохотался, когда ощутил, как каранглир ведется на его обман.
Легко поверить обещаниям, когда тебе обещают вернуть утраченное, достойное любого шанса, даже самого безумного. Заплатить ничтожную малость за невообразимо прекрасную мечту, за возвращение утерянного навсегда. И невозможно – когда дрянь, созданная для бесконечного роста и заражения, обещает полные корзины фруктов в ответ на нестерпимое желание немедленно получить персик.
Персик, чтоб ее!
«Вот твоя слабость».
Каранглир сам по себе был… пустышкой. Он слушал и отражал, как зеркало, впитывал каждую каплю крови и разума, одержимый на деле только бесконечным воспроизводством самого себя.
Мелькор вцепился в нее, в эту способность подражательства, и быстро нащупал ритм, такой же нелепый и незатейливый, как крики пересмешников. Льстивый. Всепожирающий. Ничуть не лучше мелодии, которая замкнулась вокруг Унголиант как стремление бесконечно разрастаться и пожирать, превращая все вокруг в пустоту, гложущую изнутри брюхо огромной паучихи.
«Ты – это она. Еще одна грязь, которой мало даже целого мира».
Он вслушивался в отвратительный ритм, в навязчивые тягучие ноты, в стук, сравнимый с ритмом заходящегося сердца.
И пытался расстроить мелодию. Где было отражение – появилось сосредоточение. Где был бесконтрольный рост – появилось увядание и остановка. Где были связи – появилась обособленность.
Мелькор споткнулся, перепевая это. Его голос встретил сопротивление целой живой сети. Монстра огромной силы, состоящей из красной паутины бесконечно ветвящихся переходов, когда все кристаллы и зараженные, связанные между собой, ощутили чужое вмешательство и принялись яростно бунтовать.
Где-то в самом сердце этой сети, в глубине Фелуруша, он почувствовал источник этого сопротивления. Нечто живое, что обладало невообразимой мощью, похожее на сердце, качающее кровь по жилам.
Виски сдавило колючей болью и хаосом бессвязных воплей, которые навалились на разум через кристалл перед ним так сильно, словно это были крысы, которые лезли по рукам, по лицу, грызли живот, и…
«Значит, вот как можно тебя уничтожить!»
Мелькор яростно вскрикнул и обрубил все связи кристалла перед собой с тем красным чудовищем, что спряталось внутри Ангбанда.