«А это еще что?»
Мелькор увидел их внизу, тварей с него, наверное, ростом, а то и больше. Ходячие глыбы каранглира, в очертаниях которых едва угадывались те, кем они когда-то были, напоминая перекошенных горбунов, облепленных алыми кристаллами, проросшими через их кости и кровь. Чудовища стояли, издавая мучительный вой, который звенел на одной заунывной ноте, словно у поскуливающей собаки. Ошметки кожи и шахтерской одежды вплавились в кристаллы каранглира у них на груди.
Они стояли, задрав головы – реши он пройти по настилу, чудовища наверняка бы заметили его, и скоро сюда сбежалась бы вся армия.
«Подделки они не отличат ровно до того момента, пока не увидят меня».
Наверняка Энгвар уже начал искать его, и эти твари могли быть тому свидетельством.
«Надо поискать другой путь, если он вообще есть. Или, может, они уйдут».
Мелькор выжидал, опустившись на колено, зажатый между надзирающими тварями и дорогой назад. Пока что его скрывала труба на крыше и перепад высоты между домами.
«Но не буду же я сидеть и ждать непонятно чего?»
Помощь пришла, откуда он не ждал.
Прямо под ним прошел второй отряд – не Руш, но другой майа, помешанный на ядах. Сангван. Майа на мгновение замешкался внизу, будто что-то почувствовав, или же заметив отброшенную на землю тень. И задрал голову на мгновение, отчего Мелькор увидел его слегка подбеленное лицо с нарисованными бровями.
Раздались первые возгласы разведчиков, которые шли впереди, и огромные твари, пораженные каранглиром, застонали и пошевелились, направляя свои взгляды в другую сторону.
Сангван мигнул. Произнес одними губами:
– Мы их отвлечем. Ждите. И бегите.
Мелькор кивнул ему.
«Это что вообще сейчас было? Геройство без приказа? Вот дерьмо. Их же точно убьют».
Он остался за углом крыши еще на несколько ударов сердца. А когда чудовища грузно зашевелились и пошли вперед, в наступление, когда зазвучали первые ноты песен силы – побежал по настилам между крышами с такой скоростью, какой давно не помнил. Бесшумный и быстрый, как тень и звук.
Может быть, ему следовало помочь тем, кто умирал за спиной.
«Но умирал ли? Ведь духи не умирают. Для нас нет смерти!»
Может быть, тогда бы не пришлось слушать полные боли вопли, которые начали раздирать воздух кинжальным эхом.
«Или это кричат не они. Лучше бы – не они».
Может быть, тогда отзвук песни силы, которая ослабляла тварей наравне с оружием, звучал бы громче и сильнее.
«Нет. Они достаточно сильные, чтобы справиться сами».
Может быть.
«Как странно».
Его никто не встретил возле туннеля, ведущего в нутро горы. Фелуруш за спиной полнился криками, взрывами, стонами умирающих: какофония войны.
Мелькор выбросил и плащ, и ленту, скрывавшую Сильмариллы. Помедлил: сухой жаркий воздух был непривычно тих, а под ногами пылил красноватый камень. Айну смотрел на дорогу перед собой, которая, вне всякого сомнения, вела именно к сердцу каранглира, которое вырастил из собственной глупости Энгвар.
«Мне это не нравится».
Круглый туннель покрывали сколотые рога и шипы из каранглира: так густо, что вся шахта, казалось, целиком состояла из этой красной мерзости и кровавого света. Пахло медью и насыщенной металлами минеральной водой. В ушах звенело: камень нашептывал, ползал паучьими лапами по его разуму, пытаясь отыскать трещину.
«Мерзость».
Он выдохнул и окунулся в эту багровую жижу.
Тошнотворная дрянь окутала его разум не сразу: она смыкалась вокруг медленно, словно вонючая затхлая вода, в которой нужно проплыть. Туннель казался бесконечным: обернувшись, Мелькор уже не увидел начала. Все тонуло в багряном свете и отвратительном гуле голосов, заключенном внутри каранглира.
Они, эти голоса, продолжали ползать по его разуму, как черви или крысы: лезли по беспокойству, изучали скользкими прикосновениями желание убить Энгвара, касались когтями сожалений и надежд.
Все равно что быть приговоренным к съедению заживо мелкими тварями, раздирающими на кусочки медленно и деловито, и чувствовать, как по голому телу уже проходятся когтистые лапы, а зубы начинают пробовать кончик носа и живот, желая прогрызть дыру во внутренностях.
«Пошли вон!»
Все равно что плыть в гнойной жиже по шею и чувствовать, как она заливается в рот.
Он просто шел, стискивая зубы и то и дело сплевывая слюну между зубов, когда тошнота поднималась совсем уж невыносимо. Простое действие, бесполезное – но оно отвлекало.
«Когда-то же оно должно кончиться».
От его шагов начал раздаваться гулкий хруст, будто он давил сапогами скопившихся на побережье крабов. Каранглир отбрасывал густые тени, черные и плотные, словно ночью, и он пожалел, когда присмотрелся внимательнее к пещере под ногами.
Любопытство позволяло отвлечься от мерзостного ощущения беззащитности перед изучением его разума, но пол туннеля усеяли трупы крыс: таким плотным слоем, что их кости, поросшие каранглиром, превратились в песок и хрупкие красные пластинки из кристаллов. Мелкие черепа, позвонки и суставы.
«Может, и все эти голоса…»
Его едва не вырвало от омерзения. На этот раз – по-настоящему. Каранглир и его песня перестали быть просто песней: все известное сложилось в ясную картину невообразимого уродства, больного – даже для него – мира. Каранглир рос в крови, на крови – и все эти кристаллы вокруг показывали ему, сколь щедро Энгвар удобрял свои владения мертвецами.
Гигантский голем из ошметков душ: он существовал без причины и цели, без разума, охваченный только желанием поглощать без остатка, изрыгая назад одну лишь пустоту.
Все это он уже однажды видел, и внутренности скрутила ледяная лапа страха, когда за спиной появилась огромная тень с хищными паучьими лапами.
«Нет. Ее здесь не может быть. Она не настоящая».
Все это здесь напоминало гигантского голема, которого Энгвар слепил из остатков душ. Весь этот гигантский туннель, целая пещера – была сформована из мертвецов. Все, кто погиб от каранглира, кто порос кристаллами настолько, что уже не мог двигаться, приходили умирать сюда и становились частью этой зараженной поросли.
«Наверняка так».
Он догадывался, что они приходили сюда добровольно. Позволяли смять остатки своих душ в бесформенную массу, в то, что окончательно уничтожит даже подобие личностей, из которых состояли и орки, и майар.
«Можно уничтожить волю и даже желание сопротивляться, но как можно уничтожить самое себя?»
Они перестали домогаться до его разума и теперь тянули из стен призрачные руки: изломанные, будто у истощенных узников. Пытались схватить его за лицо, за волосы, за лодыжки и запястья, и кричали. Они, заточенные здесь, отражались, будто в сотнях зеркал.
– Ты бросил нас!
– Почему ты убиваешь нас?
– Ты бросил даже его!
«Нет. Вы не настоящие. А если и настоящие, вас нет. Больше нет».
Они стенали, и он чувствовал эти пальцы, которые пытались сорвать корону с головы, мазнули по щеке – холодные и гладкие, как стекло.
Дернули за косу за спиной.
Бесцеремонно ухватили за локоть.
Когда пальцы сомкнулись на щиколотке и попытались потянуть его назад, ярость захлестнула все. Он зарычал и размахнулся Грондом, снося и тянущиеся руки, и кристаллы тяжелыми размашистыми ударами. Крик больше напоминал яростный рев:
– Не смейте трогать меня! Вы мертвы, и останетесь мертвы!
Эхо унесло его голос по туннелю, искажая его дробящимся эхом.
Хихиканье в темноте. Холодный страх. Восемь парных паучьих глаз, которые повисли прямо перед его лицом и отсвечивали – красным. Хитиновое тело, в сетчатых полостях которого шевелятся округлые зародыши других пауков. Она сидела посреди туннеля, гигантский призрак из прошлого, давно пожравший саму себя.
Он должен был бы убежать. Закричать от ужаса.
Но не мог, потому что надо было идти вперед. Надо было попытаться.