«Ради себя или хотя бы ради него».
Ему пришлось коснуться этого – своего страха – с почти нежностью, безжалостной и победной. Вытянуть руку, не удивляясь, что кисть проходит сквозь красные огни и паутину, не чувствуя ничего, кроме воздуха.
– И ты тоже мертвая. Ты сожрала саму себя в темноте. А я жив. Ты просто отражение.
Он моргнул, и исчезло все. И руки, и призрачная тень огромной паучихи. Остался холодный красный свет и звуки в полумраке.
Хруст и топот.
Мелькор остановился на мгновение, прислушиваясь к эху.
«Это не мои шаги. Это погоня».
Ему вновь пришлось бежать. Быстрее, чем тогда, в городе.
«Нет, Энгвар. Сражаться с твоими выродками в этой дыре ты меня не заставишь».
И никаких рук, тянущихся из стен, больше не было.
«Я умираю».
Память истончалась. Майрон едва мог соображать, и петлял, словно тень, в отголосках воплей орков и тех, кто напал на Мелькора. Он видел его… или их… неважно.
«Почему ты не один? Почему ты везде одновременно? Или они говорят, что это ты?»
Лучше бы не думать об этом, даже если чума, поселившаяся в крови, требовала вывернуть всю память наизнанку, словно кишки, выла и бесновалась, грызла и без того измученное тело – боль звенела ежесекундно, ежеминутно, ломала его кости, пила его разум. Каранглир пытался уничтожить и развеять по ветру самые дорогие воспоминания, самые ценные мысли, которые были дороже любых сокровищ.
Чума хотела вытащить их, подцепить в пытке, словно гарпуном, и бросить всем остальным – будто кость своре псов.
«Нет. Нет. Его вы не получите. Ничего, что я помню о нем».
Майрон даже не помнил, как оказался здесь, в горах, среди снега по колено и свистящих ветров, бросающих в лицо пригоршни колючего снега. Помнил, как спускался в шахту. Помнил, как измученное тело взорвалось такой болью, что он орал и выл, будто через кости тянули раскаленную проволоку. Помнил, как всю правую сторону тела свело судорогой, и он пытался если не идти, то ползти, если идти – то тащить себя вперед любой ценой, цепляясь киркой за стены шахты.
Когда лица коснулся благословенно холодный ветер, он безотчетно сунул себе в рот желтый кристалл, что дал ему Мелькор. Заставил себя разгрызть его, как горькое лекарство – оно оказалось мягкое на вкус и липкое, словно вязкая смола и карамель.
Почему-то он помнил только то, что нужно успеть до того, как Мелькор попытается сразиться с Энгваром. До того, как попытается вступить в бой не только с каранглиром, но и со всей силой, которая питает жилы проклятой чумы, изливаясь из портала-зеркала широкой полноводной рекой.
А потом, когда в кровь впитался другой кристалл, золотой, стало чуть легче.
Он, кажется, помнил, как идти к этому зеркалу.
Он помнил, что это дверь, которую нужно уничтожить.
Они не смогли его догнать, и туннель оборвался так же резко, как и начался. Дорога выводила в огромную пещеру, где когда-то обитал Лунгортин. Разве что теперь она изменилась до неузнаваемости.
Каранглир звенел здесь так, что закладывало уши: вой прокатывался даже по костям и зубам, сдавливал виски крепче, чем корона.
«А возможно, он уже и в моей крови. Неважно. Я сильнее».
Но что-то случилось. Или ему показалось – или кристаллы в венце и впрямь стали светить куда ярче прежнего, а давление с висков почему-то ослабло.
Пласты каранглира наросли на стенах и потолке, сияя ядовитым алым оттенком, но больше всего света давал огромный шип, сверкающий так ярко, что Мелькор поначалу прищурился: красный свет бил по глазам, сконцентрированный так густо, что вокруг извивались невесомые молнии, больше похожие на щупальца, тянущиеся за добычей.
Кристалл пульсировал светом, словно огромное сердце.
«Погоня».
Он не сомневался, что Энгвар, которого он пока не видел, отправил за ним целый отряд, если не стянул из города всех, кого мог. Мелькор выдохнул, облизав зубы, и привычно ощерился. Ударил Грондом о землю, вонзая вороний клюв молота так глубоко, что скала дала трещину, выпуская ту силу, которая сохранилась даже под каранглиром.
Плевал даже на боль в обожженных руках. Гнев обезболивал лучше любого лекарства.
– Энгвар! – его крик, яростный и вызывающий, звонко отразился от сводов пещеры. – Это все еще мое королевство! Хотел уничтожить меня – так я пришел!
Айну перекинул щит из-за спины на левую руку и сжал свободную кисть, будто бы собирая в кулак силу Тангородрима перед ударом. Запел, чувствуя, как мощь льется через обожженную ладонь податливо и привычно, и ударяет в скалу прямо перед выходом из пещеры, подстегнутая его гневом и усталостью.
На его стороне все еще была жизнь, которая спала в этих горах. Все, что хотело двигаться, бурлить, кормиться, охотиться, расти, рвать зубами мясо, размножаться и наполнять мир хищническим буйством выживания.
Тангородрим будто бы хрустнул костями, словно огромное чудовище – и вытянул из себя, из собственных жил, спящих где-то в камне, длинные сухие лианы с черными шипами толщиной в локоть, которые запечатали выход из туннеля плотной сетью.
Он засмеялся, чувствуя, как отзывается на его присутствие та сила, которую не мог вызвать к жизни ни Энгвар, ни кто-либо другой из майар.
«Просто потому что вы все – не того пошиба, отбросы».
– Энгвар! – он вновь громогласно позвал майа, чувствуя, как глаза полыхают штормовым серебром от кипящей ярости и силы в крови. – Вылезай, тупая шлюха! Посмотри мне в глаза, выблядок, если духу хватит, и я с тобой покончу!
Энгвар ответил ему максимально доходчиво: зараженную каранглиром стрелу Мелькор заметил инстинктивно и подставил щит под выстрел. Стрела звонко ударила о гладкий черный металл и упала на землю.
Теперь он видел Энгвара: тот действительно выбрался из укрытия и стоял возле ярко пульсирующего светом шипа. Возвышающееся плато среди пещеры выглядело на зависть прекрасной позицией для лучника.
«Безмозглый слизень».
Бывший шпион не был похож на себя: худое тело изломалось под иглами каранглира, кристаллы разорвали плоть и доспехи. Голову венчали такие же обломки, вросшие в череп. Лицо, изуродованное черными вздутыми сосудами, сверкало красными глазами и больше напоминало кусок кожи, втиснутый между наростами.
Энгвар развел руками, и его голос звучал с таким же резонирующим эхом, как когда-то.
– А ты как был трусом, так и остался, Мелькор.
«Никакой изобретательности».
Он расхохотался так, чтобы Энгвар его слышал, и запрыгнул на первый плоский камень, что вел к плато. Чувствовал, как воздух вокруг звенит от гнева, наполняясь щекочущей мощью – такой, что даже его коса сейчас наверняка распушилась в два раза больше обычного размера.
Он был в бешенстве.
– Раскрой рот пошире, когда в следующий раз произнесешь мое имя! – рявкнул Мелькор. – И хорошо запомни, каково иметь полный рот зубов! Это ненадолго!
Он поймал щитом еще одну стрелу, которую выпустил Энгвар: вместо ответа.
«Я разобью тебе голову, и мы на этом покончим, сука. На этот раз ты нового тела себе не сделаешь».
Мелькор рванулся вперед и зашипел от злости, когда удар Гронда нашел одну пустоту. Энгвар перекатился и легко, будто и не его тело покрывали уродливые кристаллы, перепрыгнул на каменный уступ в отдалении. Поклонился с издевательской легкостью и вытянул руку.
– Я думаю, раз ты почитаешь себя властителем мира – тебе нужен достойный соперник! Ни к чему королю Арды сражаться с таким недостойным червем, как я!
Он услышал хруст обваливающегося камня быстрее, чем успел ответить Энгвару.
Каранглир изуродовал Лунгортина – или тварь, которая им была когда-то – едва ли не больше, чем многих орков. Балрог походил на перекрученный и покрытый оплавленным алым стеклом скелет. Рога стали прозрачными и отбрасывали по пещере россыпь кровавых бликов, а в груди зияла дыра, будто пустоту, которую оставили от его духа, никто так и не собирался заполнять.
«Несчастное полумертвое чудовище».