«Мы ущербны».
«Мы скверны».
«Нет. Нет. Ты – сила».
Майа отвлек сиплый выдох, вырвавшийся из груди существа под обвалом. Оно пошевелило тем, что осталось от головы, и обронило бессвязную серию звуков – голосом, схожим с клацаньем стеклянных осколков, хрустом камней и натужно звенящим эхом.
– Эл.. лис. Ри-ик. Да… ми… ра.
Создание дернуло кристаллической лапой последний раз – и обмякло.
«Мы терпим».
«Мы ждём».
Энгвар почувствовал себя пьяным от силы. Она протекала в его жилы, звенела в суставах фана и его костях, как когда-то звенела Музыка Творения. Он обеими руками прикоснулся к кристаллу, наполненному кровью, словно желая обнять его.
– Ты меня спасешь. Вытащишь меня отсюда. Каранглир нареку тебя, алой песней, и тайным именем только для себя – Агарглир, песней крови.
Он коснулся кристалла лбом и губами, словно идола – и быстрым шагом покинул шахту, уверенный, что будет делать дальше.
«Я верно поступил, когда сказал оставить раненых в одиночестве. Нужно наблюдать за ними. А это – исследовать, пусть даже понадобится убить еще с десяток орков. И показать Аран Эндор, что получается, когда высвобождается такая мощь! Он услышит меня! Не сможет не услышать! А после – я получу все! И может быть, даже больше, чем прощение, если получится добыть еще этого минерала».
Энгвар не заметил крысу с оторванным хвостом, которая упала с алого кристалла, и теперь ползла в кровавом полумраке шахты, подволакивая сломанную лапу. Крыса знала, что нора в одно из логовищ ее родичей – близко.
«Мы нашли сны».
«Мы проснёмся».
Глаза крысы отсвечивали красным.
========== Глава 2. Пурпурная розеола. ==========
Если вам попадётся красный лириум, относитесь к нему как к яду. Не подходите к нему, не пытайтесь уничтожить, а главное – использовать.
Кодекс – Dragon Age: Инквизиция.
Сегодня Фелуруш гудел от волнения, потому что Аран Эндор откликнулся на его зов.
О, нет. На их зов.
Энгвар стоял перед мостами, под перекрестьем сотен взглядов обычных орков, пока не познавших силу каранглира. Все смотрели на левый мост и площадь перед ним – на краю глубоких расселин, похожих на пылающие шрамы.
Жители собрались на подмостках, лестницах и карнизах Фелуруша – города, что рос не вширь, но ввысь. Дети болтали босыми ногами и глазели на дорогу, откуда ожидалось появление Аран Эндор и его слуг.
Энгвар уже понял, что каранглир цикличен, как жизнь и смерть. Забирал одно, рождал другое. И даровал пьянящую, словно нежность убийства, мощь, связывая всех причастившихся в нечто единое, большее и слаженное, чем когда-либо.
Ему это понравилось. Больше не один Энгвар, но все, кто ждал Аран Эндор и уже знал глубинный голос алой музыки в своей крови, желали делиться ею. Донести до каждого мужчины, женщины или ребенка.
За спиной Энгвара выстроились все, кто должен был стать новыми солдатами – первые, кто разделил с ним новую силу. Лучшие из лучших. Все, кто поначалу считал себя ранеными, а на деле удостоился благословения, стали голосом новой музыки, предвещающей необратимые изменения – может быть, и не только в их крепости, но в целом мире. Он слышал их волнение, чувствовал нетерпение, будто орки перешептывались рядом с ним – не наяву, но в разуме. Присутствие этой армии обволакивало обжигающе пьяной волной силы, невероятного единства во множестве лиц – эти души укрепляли его своей силой и возносили в потоках мощи.
Пьянее самого хитрого убийства. Слаще жизни, что сцеживается по капле, когда берешь след. Лучше самой желанной победы. Тягучее, как красный сироп, который липнет к телу, словно солнечно-рубиновая патока. Нежно. Великолепно.
Энгвар почувствовал приближение Аран Эндор еще до того, как на главной дороге Фелуруша появились всадники. Король всегда объявлял о себе именно так: этим необъяснимым ощущением тяжести пространства, ужаса вязкой вальяжной силы, которой хотелось коснуться, как великой святыни, поцеловать хотя бы край плаща, чтобы тебя миновал кошмар.
Сколь бы огромным ни казался город, для Аран Эндор он всегда был мал.
Солдаты за спиной Энгвара стояли, будто мучительно разрываясь между двумя силами – первая, до боли знакомая, понуждала их пасть на колени и умолять о благословении, просить хотя бы взгляда. Выть от восторга и страха, потрясая оружием. Вторая, новая и неизведанная, вскипала ощущением пьянящей мощи, жаждой убийства во имя первой, и призывала перестать бояться чего бы то ни было, погружаясь в тот рубиновый поток, что бушевал в их крови и стал общим для всех.
Она звала их перестать бояться даже того, кто ими правил.
А потому они стояли, растерянные и немые.
Наконец каждый в городе увидел всадников на пятерке роскошных лошадей. Энгвар слышал вздох, пронесшийся по Фелурушу при виде блистающих самоцветов в Железном Венце Ангбанда.
Энгвар видел янтарно-зеленые самоцветы в гриве кобылы Аран Эндор и черный плюмаж на конском налобнике, собранный из пушистых перьев хильдориэнской птицы-камелуса.
Плюмаж вторил столь же пышному гребню-эгрету за королевской короной. За десятилетия Аран Эндор ни капли не изменил своим привычкам в одежде. Как и всегда: обязательно черное, обязательно – смешанное со столь яркой тканью, что резало взгляд после нищеты Фелуруша.
На этот раз блистал желто-изумрудный шелк цвета спелых яблок. И на облачно-пышных рукавах дублета, и на самом дублете, и на перчатках.
«Он тоже здесь. Конечно же».
Эскорт был мал: всего четверо, считая Тар-Майрона и Лангона. По телу прокатилась волна необъяснимой ярости при виде старого врага, закипела в горле фонтаном горячей крови. Они откликнулись на его появление, и песня в их крови подхватила ненависть, разнося и усиливая ее, хаотическую и гневную.
Тар-Майрон держался в седле с королевским безразличием, столь же неколебимый, как и во время казни его женщины.
А еще их разозлили камни. У эльфийских самоцветов в железном венце Аран Эндор тоже был свой голос, который Энгвар теперь наконец-то различал – едва слышимый, отвратительный своей прозрачной невесомостью – как паутина, которую хочется разорвать, рыча и шипя вместе с каждым, кто стоял за спиной. Свет бил яростно, будто желая выжечь ему глаза, слепил, как никогда прежде, и гневный шепот сплетался с голосом каранглира в крови, бунтующего, как напуганная лошадь.
«Мы злимся. Мы напуганы. Мы ненавидим их. Спаси нас от них».
Им, на мосту, хотелось одного: крови. И погасить этот жгучий свет.
«Думаешь, действительно стоило оказывать ему такую честь?»
Мелькор и бровью не повел в ответ на вопрос Майрона, невзирая на то, что осанвэ коснулось разума с несвойственной майа деликатностью.
Футов за тридцать от моста его кобыла самым непристойным образом лязгнула зубами, дернула повод и демонстративно задрала хвост, намереваясь облегчиться на глазах у всего Фелуруша. Ей не нравились ни Энгвар, ни душная жара, ни дорога в нутро Тангородрима.
Айну поторопил Ашатаруш хлыстом, и лошадь, недовольно всхрапнув, двинулась с места.
«Я на полпальца приблизился к тому, чтобы испытывать гордость за твою стойкость – ты начал ныть о моей якобы мягкости только в конце дороги. Ты знаешь мое решение, Майрон. Энгвар оставил личное прошение, умолял о моем присутствии. Так и быть – он его получит, даже в этой дыре».
Ашатаруш и Майрон вздохнули одинаково тяжело, когда они остановились и наконец-то спешились. Мелькор хлопнул кобылу по шее, бросив Лангону:
– Смотри, чтобы коней напоили. Здесь жарко.
Энгвар ждал их на краю огромного моста, где выстроились орки: так ровно, что походили на скульптуры. А Энгвар выглядел так, словно собирался устроить себе праздник – нарядился в старую одежду шпиона, созвал город…
Все это не понравилось ему сразу. Не понравилось еще с прошения, которое передали Хранители.