Энгвара пожирала та же отрава, что и многих других в его королевстве: бесплодные амбиции множились и ширились, как зараза. И, в конечном счете, уничтожали хороших солдат и шпионов, взращивая на их месте сумасшедших слепцов, одержимых властью, его благоволением и статусом, которого никогда не получат.
В воздухе Фелуруша витало что-то еще, кроме раздутого самомнения Энгвара. Чужое присутствие, тонкое, как кисейная ткань. Мелькор поморщился: оно напоминало едва уловимую вонь или гул в ушах на грани слышимости – то усиливается, то слабеет. Давило на виски не хуже короны.
И орки. Они повернули к нему головы разом, будто по команде, которой никто не отдавал – так резко, что слаженности могла бы позавидовать его личная гвардия слуг.
И этот красный отблеск в их зрачках… не как у кошек в полумраке, а по-настоящему красный. Не отражение.
«Что он сделал с их глазами?»
Эти алые точки в тени надбровных дуг пристально следили за ним.
От Мелькора не укрылось, как Майрон хмурился – без того настороженный, майа даже не оставил притороченными к седлу сабли. Почти открытое выражение недоверия, и, скорее всего, сознательное.
Энгвар, весь затянутый в потертую черную кожу и тонкую шерсть, как тень, низко поклонился, нарочито игнорируя присутствие Майрона.
– Machanaz.
– Показывай, зачем звал. – Мелькор без предисловий махнул рукой в сторону орков. – Я смотрю, ты решил вспомнить былое, Энгвар. Потрудись заинтересовать меня быстро. Ты докладывал о новом минерале.
Ему не хотелось оставаться в Фелуруше ни секунды дольше нужного. Воздух был так сух и горяч, что оседал на зубах скрипящей пылью, а в рот хотелось положить земляники со льдом или сполоснуть лицо водой.
Но пускать на самотек находку Энгвара – глупость.
Айну посмотрел в глаза майа и снова увидел это – красноватый отсвет, как две сияющие точки в глубине зрачков. Настоящее двойное дно.
– Да, Machanaz, – Энгвар заложил руки за спину и снова поклонился. – Подобен алому стеклу или красному кварцу, сияет во мраке. Никогда не видел ничего подобного. Если растолочь сияющий кристалл в порошок и посыпать им рану, или же, смешав с водой, дать оркам, вы можете получить самых сильных солдат из всех, что я видел. Я взял на себя смелость назвать его каранглир.
«Тебе не дает покоя та дыра, в которой ты оказался – да, Энгвар? Поэтому так стелешься?»
Мелькор слегка склонил голову вбок, изучая майа и его сухое отстраненное лицо. Сощурил, словно кот, дочерна карие глаза.
Ему не понравилась новость. И еще меньше понравилось описание свойств неизвестного минерала. Каранглир… алая песня. Насарлинд.
– По-твоему, Энгвар, наши солдаты недостаточно сильны? – Мелькор оскалил в полуусмешке ровные белые зубы. – Назови мне хотя бы одну причину не казнить тебя.
Он играл, пряча правду за снисходительными вопросами.
Одна-единственная деталь, которой хватило, чтобы насторожить его: под Тангородримом не было места подобному… самозарождению. Алмазы и золото, медь и железо, рубины и изумруды – все это он рано или поздно допевал. Усиливал. Добавлял блеска, силы, хаоса – драгоценности и металлы потом всегда добывали целыми телегами. Все жилы были допеты, учтены, усилены и записаны, благодаря дотошности Майрона и Лангона.
Одна. Деталь.
Этого камня, красного и сияющего, одновременно столь мягкого, чтобы крошиться, и столь мощного, чтобы дарить силы – он не пел. Сила расточалась на материю и хаос, причудливые формы жизни, врастала в землю, и он уже давно избрал наиболее подходящий материал – достаточно роскошный, чтобы соответствовать ему.
Золото. Не кристаллы.
Энгвар пожал плечами и указал на орков широким жестом:
– Посмотрите сами, Machanaz.
Майа кивнул паре орков в первом ряду – невысоким, в простой кожаной одежде местных.
– Вы двое. Подойдите и покажите Аран Эндор свою новую силу.
Орки ничего не сказали Энгвару, повинуясь команде, как слепые каменные изваяния, что могут стоять без движения целыми веками. Поклонились.
Они не были воинами, и Мелькор это видел: шахтеры, самое большее – грузчики. Не солдаты, но добытчики, потому что Фелуруш не сражался, а добывал и выживал. Ни доспехов, ни снаряжения – шахтерские туники, стоптанная обувь. И уж точно никакого оружия.
«И что они могут показать?»
Орки примерились друг к другу, кружа под немигающими красными точками чужих глаз. Двигались мелкими шагами хищников, взрыкивая и скалясь, как звери, а затем схлестнулись в быстром броске. И полилась кровь.
Более крупный орк с большим насыщенно-багровым шрамом на руке схватил хрипло рычащее от ярости тело соперника поперек груди, припечатал тяжелым броском к земле, наступил на горло, и принялся выкручивать руку. Дернул плечо в суставе с такой легкостью, словно ломал сухую ветку.
Он чуть не поморщился от этого влажного хруста хрящей и связок, но сохранил лицо.
Кожа рвалась как тягучий пергамент, а кровь была так красна, что скорее выглядела человеческой, нежели орочьей. Ее теплый медный запах поднимался в воздух, а тягучая влага смешивалась с пылью каменных плит и отливала опаловым блеском, как ядовитые иголки аурипигмента.
Мелькор не удивился бы, начни поверженный орать, будто свинья на скотобойне. Но нет: второй, уже необратимо искалеченный, издал бычий рев, невзирая на боль. Ревел недолго – ровно до тех пор, пока ему не сломали шею.
– Твою мать, – чуть слышно пробормотал за плечом Майрон.
Фелуруш ахнул. Мелькор слышал это – вздох, прокатившийся по толпе, причитания и обсуждения – тот шелест голосов, что не перепутаешь ни с чем.
Драка оказалась недолгой, кровавой и мерзкой, призванной продемонстрировать силу, больше подходящую троллям и ограм, чтобы таскать каменные блоки и качать меха.
«Откуда ты достал этих зверей, Энгвар? Что ты сделал с ними, с их глазами и кровью?»
Мелькор задумчиво смотрел на победителя, который рухнул перед ним на колени, забрызганный неестественно-алой кровью. И смотрел точно так же, как остальные – не мигая, уставился пристально и преданно. Красные огоньки по-собачьи выжидающе пялились из темноты зрачков.
– Встань, – орк последовал за легким движением его кисти, завороженно пялясь на камни в венце. – Ты не знаешь, как стоит обращаться ко мне?
Еще одна странность. Уж чего, но творения рук Фэанаро они боялись так, что обыкновенно не смели и глаз поднять. Этот же смотрел на них, словно не мог отвести взгляда. Да и за сотни лет еще не нашлось ни одного орка, что не начал бы мямлить в его присутствии хоть что-нибудь, боясь продемонстрировать неучтивость.
– Язык проглотил?
Вместо ответа тварь перед ним издала гортанный рык.
«Энгвар выкопал на своем дне новый вид мерзости. Само очарование».
Мелькор усмехнулся, вновь обнажив жемчужно-ровные зубы.
– Из солдат, что не умеют говорить, Энгвар, дрянные разведчики и еще более дрянные командиры.
Айну жестом отослал орка в строй.
Ему были знакомы и принуждение, и самоубийственная отдача, которая рождала извращенную слепую веру – иллюзию добровольности, с которой многие шли умирать за него. Даже принужденные, даже подгоняемые страхом, словно бичом, хлещущим по спинам – они верили.
Страх был первороден, понятен, присущ любой живой твари. В умелых руках и при умелой лжи – орудие ювелира.
Насилие самых разных сортов давно не рождало в нем даже брезгливости, но в драке скрывалось нечто унизительное в самой необходимости смотреть на безумцев, которые утратили черты того примитивного народа, что жил под его властью.
Они перестали принадлежать своему народу – а значит, могли стать неуправляемы.
«У других есть слабости. Дети. Вера. Потребности. Страх. Общность. Есть ли слабость у этих, красных?»
– Я видел достаточно, – вала равнодушно повел рукой, обтянутой черно-хризолитовой перчаткой. – Не то твои солдаты поубивают друг друга прежде, чем останется хоть один, кто сможет драться.