Вашата махнул рукой.
— Отставить, Макс. Пойми: если ты выведешь из строя Туарега, мы окажемся в очень трудном положении, сорвется программа, не та, что мы привезли, а та, что диктуется возможностями. Остался месяц до начала сезона бурь и нашего отлета. Умоляю, не прикасайся к Туарегу!
По космической инструкции на корабле должны всегда находиться два человека, чтобы поддерживать постоянную связь с отсутствующими и контролировать их действия. Поэтому, только когда мы с Антоном возвращались, Вашата и Зингер делали короткие вылазки в окрестности космодрома, бурили скважины, брали пробы грунта, собирали минералы. Кроме того, у них набиралась уйма работы, связанной с получением информации от четырех метеостанций и десяти «менестрелей» — так мы назвали автоматические станции, совершившие мягкую посадку и теперь путешествующие но марсианским просторам, здесь были и наши «Марсы», и американские «Маринеры», и французские «Сюзанны», и английские «Танки». Помимо всего, Зингер вел летопись нашего путешествия, работал в своей оранжерее и набрасывал заметки о полете и нашем поведении. Он страдал, что не может заняться анализом пород, а должен после облучения контейнеров исправлять на них наши каракули, указывая, где взяты породы, и заполнять карточки. Удивительно, как этот неутомимый человек находил еще время делиться своими мыслями с Фениксом, и тот каждый вечер выкладывал их кому-нибудь из нас.
С некоторых пор Феня стал выдавать тайные мысли своего друга только в его отсутствие.
На третий день после посадки он встретил нас взволнованной фразой:
— Найти бы хоть бактерию! Вирус! Кусочек смолы с мухой, как в янтаре на Балтике… растения! Ты пойми, Феникс, растения! Новая форма, с Марса! — Феня обыкновенно, закончив фразу, пронзительно засвистел и, как все предатели, протянул лапу за гонораром.
Никто больше не подтрунивал над Максом, все мы жили теми же надеждами, хотя с каждой поездкой на «Черепашке» шансов становилось все меньше и меньше, по крайней мере, для нас, все-таки мы были ограничены в возможностях передвижения, обследуя какие-то жалкие десятки километров вокруг космолета. Хотя трудно сказать, самое ли здесь безнадежное место! Гигантской впадине сотни миллионов лет! Почему бы здесь, на ее берегах, и не возникнуть цивилизации? Море оказалось мертвым, на берегах застыли волны соли, густо присыпанные красной пылью, заваленные обломками. Но всегда ли оно было таким? Возможно, когда-то оно заполняло всю котловину и вода была нормальной солености. Да я и подсчитал, что при высоком уровне количество солей могло не превышать трех-четырех процентов, а следовательно, водоем мог кишеть живыми организмами!
— Ищите окаменелости! — умолял Макс. — Ну как вы там смотрите? Где? Ведь есть же здесь осадочные породы?.. Христо, разреши мне!
Вашата отрицательно качал головой:
— О дальних экспедициях пока и не думай. У нас с тобой столько всего. Как ты еще держишься на ногах. Приказываю спать не меньше семи часов и фиксировать буквально все, каждый наш шаг. Ты наш историограф и биограф. Все-таки кое-что мы уже сделали, — сказал он в утешенье, — и каждый день что-то приносит новое.
— Обследуйте откосы моря! — настаивал Макс. — Спуститесь наконец вниз, к воде, или к тому, что там еще осталось!
— Не разрешаю. Три километра спуск. Осыпи, камнепады. Тут нужно оборудование, легкие скафандры.
— Какие вы рационалисты! — это был вопль и ругательство одновременно. Сам рационалист до мозга костей, Зингер пускал это слово в ход, когда хотел изничтожить противника, сказать, что у того нет ни капельки человеческих эмоций, что он ни больше ни меньше как компьютер для подсчета голосов на выборах в местные Советы.
— Хорошо, — сказал Вашата, — пустим на склоны Туарега, предварительно подстраховав его, у нас есть на складе достаточный запас троса, возьмите с километр. Если сорвется, то лебедка «Черепашки» вытянет.
— Давно бы так, — сказал Макс. — Мы должны использовать все! Все шансы. И даже кажущееся их отсутствие. Что смеетесь? Да, это парадокс! А где мы находимся, не в мире парадоксов?
МАРСИАНСКИЕ МИРАЖИ
Антон обмотал талию Туарега полимерным тросом, завязал морским узлом, хлопнул по спине:
— Давай, дружище, чуть чего — выгребай назад, а упадешь, не бойся — вытянем.
— Счастливо, — пожелал я Туарегу, очень уж он выглядел по-человечески: лихой парень в скафандре, не моргнув глазом, спускается в пропасть.
Туарег осторожно двинулся по склону, сплошь состоящему из сланцевых плиток. Антон, сидя в «Черепашке», потравливал трос, намотанный на барабан лебедки. У Туарега оказался идеальный вестибулярный аппарат. Когда двинулся каменный поток, робот замер и так проехал не меньше ста метров, затем стал спускаться по террасе, иногда останавливаясь и орудуя геологическим молотком. Образцы он складывал в объемистые мешки по обеим сторонам туловища. Солнце хорошо освещало склон, в разреженном воздухе четко выделялись складчатые, волнистые и поставленные на ребро голубые и темно-бурые породы, ниже, где Туарег перебрался на узкий карниз, лежали темные, почти черные с фиолетовым отливом глыбы кристаллических сланцев, между сланцами просматривались тонкие синие прослойки.