- Так вот какой ты, мой новый враг, - совершенно обычным человеческим голосом обратился ко мне Килмар, - маленький, неоперившийся птенец. И они надеялись, будто я стану сражаться с тобой.
- Они надеялись, что ты просто убьешь меня, - на удивление спокойным тоном ответил я, - к чему все эти разговоры? Сделай то, чего так хочется.
- Ты всё еще человек! - одним неуловимым движением оказавшись прямо передо мной, Килмар встал во весь рост, нависнув надо мной подобно скале. Меня обдало смрадным дыханием хищника, и чем-то еще, едва уловимым, но смутно знакомым.
- А ты - медведочеловек.
- Почему ты до сих пор не принял дар Огреда? Я вижу, как он прячется в тебе, не в силах выйти из оков плоти.
- Огреда? Ты, наверное, что-то путаешь. Последний бог, с которым мне посчастливилось встретиться, был Антартес.
- Какая разница, как называть этого предателя? У него были тысячи имен, и у меня нет никакого желания запоминать их. Он избрал тебя как своего преемника, но ты почему-то до сих пор не воспользовался его силой. Почему, ответь мне?
Так значит, этот дуб, что сейчас жалобно скрипел голыми ветвями на все усиливающемся ветру - изображение того, кого раньше я знал под именем Пугала, а затем и Антартеса? Элементы моей мозаики, которая, казалось, только начала собираться в единую картину, снова перемешались, и прежняя уверенность в моих суждениях снова пошатнулась. Странный его голос совершенно не вязался с устрашающей внешностью. Он был мягок и размерен, и больше подошел бы какому-нибудь пожилому мужчине с добрым морщинистым лицом, нежели огромному зверю. Конечно, и внешность и голос были обманчивы, но это несоответствие почему-то сильно напрягало меня, вызывая душевный диссонанс.
- Быть может, я просто не хочу становиться богом? С моей смертью тебя ждет небытие. Не станет больше никого, кто смог бы править миром, и он вновь станет таким, каким его задумал Творец.
- Значит, не хочешь? И ты наивно думал, будто я просто убью тебя? Огред не рассказал тебе ничего, иного объяснения быть не может. Мы ведь бессмертны, и потому не можем уничтожить друг друга, как бы нам этого ни хотелось.
- Но ведь ты убил остальных. Значит, не так уж и бессмертны.
- Узнаю старого-доброго Огреда, - рассмеялся Килмар, - он всегда думал, будто ложью можно творить добро, и то же самое он сделал с тобой. Пятерых моих братьев и сестер убил вовсе не я. Их погубил тот, кого ты так упорно называешь Антартесом. Пусть и не напрямую, но в том, что их больше нет, повинен именно он. Он лишил их силы и сделал смертными, оставив их умирать от старости, потому как думал, будто он - самый мудрый из всех, и только он знает, что нужно этому миру. Я не хотел умирать, и потому стал тем, кого ты сейчас видишь перед собой, я должен был сохранить равновесие, как и было предписано.
- Мне совершенно всё равно, какие были между вами отношения. Я не желаю продолжать это боготворение, и потому отказываюсь от дара Антартеса. Забирай его.
- Так не пойдет, Маркус, так не пойдет. Я не трону тебя до тех пор, пока ты не станешь тем, кем хотел тебя видеть предатель-Огред. И тогда мы сразимся. И это будет хорошая битва. Советую тебе поскорее присоединиться к своему воинству и перестать удерживать в себе эту силу. У тебя есть пять дней на принятие решение, а потом я отниму у тебя то, что не успел отнять Огред.
Килмар развернулся и неспешно двинулся прочь, оставив меня в полнейшем недоумении. Я кричал ему вслед, но он больше не слушал, оставив меня наедине с деревом, из которого на меня сурово смотрело деревянное лицо Антартеса. Лицо Пугала, лик Огреда. Силы постепенно возвращались ко мне, но я всё равно не смог бы догнать этого зверя. Про какое воинство, хотел бы я знать, говорил этот безумный бог тьмы? Как бы то ни было, отсюда следовало убираться, и как можно скорее, пока дикари не обнаружили меня живым и невредимым. Держа меня взаперти под землей всё это время и не давая двигаться, они пытались сломить не только моё тело, но и мой разум, дабы я не смог сопротивляться, когда Килмар придет по мою душу, однако они наверняка не рассчитывали на подобный исход. Видимо, боги и вправду оказались связаны неким Законом, установленным для них Творцом или кем-то другим, не менее могущественным, и который не могли нарушить. Но если изначально их было всего семеро, как произошло подобное разделение на условное добро и зло? Кто провел эту границу? По всей видимости, чем более фундаментальными становились вопросы, возникающие в моем сознании, тем меньше становился шанс найти на них правдивые ответы.