- Вот что происходит с душой человеческой, развращенной богатством и негой, - резонно заключил Фотий.
И больше ни одного слова не сорвалось с губ в нашей молчаливой и сосредоточенной процессии, пока мы, наконец, не достигли центра, где располагались самые роскошные места, занимаемые стратегом и его приближенными.
Корнелий Дука оказался обладателем незаурядной внешности, как его и описывали: даже сидя он выглядел одного со мной роста, и по сравнению с Евгением, самым низким из всех, казался настоящей скалой. Сильное и волевое лицо его немного портила пьяная улыбка, но черные, налитые кровью глаза смотрели внимательно и как-то добродушно. На голове его блестела огромная лысина, окаймленная частоколом короткой седой щетины и засушенным лавровым венцом, привезенным, видимо, откуда-то из южных провинций в память о героическом прошлом. Корнелий восседал на огромном ложе, слева от него на роскошном троне орехового дерева - его жена, Лукреция, молодая и статная женщина с холодными голубыми глазами и тонкой линией губ, застывшей в полуулыбке, справа - сыновья, имен которых я не помнил, и чьи пьяные тела почти не подавали признаков жизни. К счастью, Мелиссы подобные «приёмы» считала ниже собственного достоинства, видимо, сказалось столичное образование и врожденная скромность.
- Садитесь, дорогие гости, испейте с нами вина и вкусите дары моей земли!
Я заметил, как покоробила эта фраза большинство инквизиторов. Этот нахал смел называть своей землей Ауреваля, принадлежащий одному лишь Антартесу, а после него - императору, наместнику бога на земле. Впрочем, подобным образом последние десятилетия мыслили многие правители империи, и Церкви оставалось лишь брехать на таких нахалов из-за высокого забора, изо всех сил пытаясь удержать хотя бы оставшиеся лояльными им земли.
- А, кажется среди вас, святоши, новые лица. Ты всё-таки привел своего тайного гостя ко мне, брат? - взгляд Корнелия остановился на мне, заставив волосы встать дыбом, - не тот самый ли это Маркус?
- Не столь уж и прославленный, кир, - пытаясь хоть немного соблюсти этикет, поклонился я.
Корнелий несколько мгновений с каким-то непонятным выражением на лице разглядывал меня, и внезапно оглушил всех собравшихся громоподобным хохотом. Гигант распрямился и стал на две головы выше меня, затем подошел вплотную и сграбастал меня в объятия, как старого друга.
- Настолько же скромный, насколько и доблестный. О делах твоих слагают легенды, а ты знай да принижаешься. Нет, мой будущий зять не может быть никем иным, кроме как Маркусом Трижды Оправданным, и слышать ничего не хочу!
- Легенды - лишь часть правды, кир.
- Даже если и часть, этого хватит с лихвой для героического образа. Будь же моим гостем. Как и вы, впрочем... - будто бы только сейчас обратив на инквизиторов внимание, лениво махнул рукой Корнелий, - друг моего брата - мой друг.
А дальше начался бесконечный процесс знакомства с гостями, в ходе которого я очень долго представлялся и разговаривал со всеми, кто удостоился чести восседать рядом со стратегом. Теперь меня иначе как зятем самого верховного главнокомандующего фемы никто и не называл, и каждый пытался побрататься и сдружиться со столь неожиданно возникшим родственником своего господина. Я же, совершенно ошеломленный и сбитый с толку, что-то отвечал и поддакивал, выпивал и ел наравне со всеми, выжидая момент для серьезного разговора, чувствуя себя лазутчиком, невероятно удачно внедрившимся в ряды неприятеля. Здесь, под сводами золотого дворца будто оживала история, написанная в старых ветхих учебниках и изображенная на выцветших фресках древних развалин храмов, бань, публичных домов и форумах. Старательно вымаранная Орденом, эта история восстала из пепла и теперь окружала меня невероятным круговоротом из пения, танцев и плотских утех. Инквизиторы понуро сидели неподалёку, наблюдая, как Августин ведет задушевные разговоры со своим братом-гигантом. В конце концов, даже эти оплоты святости, воспитанные в лучшем духе Ордена, уставшие от напряжения и молитв, немного расслабились и принялись за угощения, чинно беседуя друг с другом и свысока поглядывая на тех, кто в былые времена за подобное поведение уже сидел бы в колодках на главной площади, побиваемый палками за собственную развращенность.
Через несколько часов, когда пир достиг своего апогея, Корнелий, ничуть не опьяневший со времени моего прибытия, впрочем, как и я, отослав жену присматривать за мертвыми от вина сыновьями, решился на разговор. Августин, турмарх Флавий, правая рука стратега и сам Корнелий, постепенно образовали тесный круг, подобно заговорщикам перед бунтом.