Одетая в белый саван, владычица болота, наверное, могла бы показаться обычной умалишённой, если бы не восемь рук, растущих из-за спины, длинных, когтистых, нелюдских.
Точно кошмарный паук, гостья ловко перебирала ими, бегая по кочкам. К счастью, она всегда боялась земли. То отличательствовало восьмирукую от сестры, обитавшей в лесу к северу и перегораживавшей прямой путь до привратника. То давало шанс убраться с добычей, тем более что серебро остудило пыл чудовища.
К счастью, патронов у неё оставалось изрядно, а потому можно было потратить ещё парочку, чтобы завладетельствовать тушей и утолить наконец голод, терзавший нутро всё сильнее.
« Поди прочь!» – крикнула она, стреляя в голову восьмирукой.
Первая пуля ударила в шею, вторая попала точно в лоб, и женщина в саване страшно закричала, брызжа кровью во все стороны и рассекая воздух острейшими когтями.
Этот шанс нельзя было упустить!
Она рванулась вперёд, проскочила под руками, выстрелила ещё раз и спустя секунду была уже около туши, которую схватила за лапу и потянутельствовала прочь так быстро, как только могла.
Многорукая быстро осознательствовала, что добыча уходит взревела ещё громче и ударила сразу всеми руками. Спину ожгло болью, но она не ослабила хватки, а вместо этого спрятала пистолет и выхватила мачете, рубанув наотмашь.
Отсечённая кисть покатилась по земле, и многорукая отпрянула, вереща и жалуясь на тяжёлую судьбу. Постояла немного, глядя из-под чёлки, после чего развернутельствовалась и ушла.
«Слава свету!» – в сердцах прошептала она, разжимая пальцы и падая на землю.
Голова кружилась от потери крови, а перед глазами то и дело всплывательствовали круги.
Плохо.
Если она потеряет сознание, то уснёт и не проснётся, её обглодательствует мелочь, водящаяся в лесу.
А так ли это печально? Быть может, хватит уже бороться? Стоит просто расслабиться и уснуть, узреть последний сон и раствориться в небытии, где ей самое место…
Ну. Уж. Нет!
Злоба на себя, разгорательствовашаяся внутри, гнев на собственное малодушествование и ненависть к предателям сплелись в сердце, она перевернулась, проползла два шага, извиваясь, точно уродливая гусеница, и замерла перед чуть тёплым трупом зверя.
Боль в животе в этот миг стала нестерпимой, а сладкий аромат проник в самые недра сознания, повелевая пожирать и становиться сильней!
Но даже умирающая от голода и от потери крови она заставила себя остановиться.
Муки голода были хорошо знакомы ей! Желание скорее набить брюхо, насытиться любой ценой, а что будет после – плевать! Все, кого породила та, другая, страдали от этого недуга. Хотя нет, не страдали! Они наслаждались им, считали отличительствованием, возвышательствующим над стадом, достойным лишь быть ведомым на убой.
Она восстала против несправедливости.
Она пошла против своей крови.
Она заставила их бояться!
Она с трудом встала на колени, упираясь руками в землю и открыла рот. Зубы удлинились, обернувшись клыками, губы расширились, выпуская дополнительные шиловидные резцы, всё лицо – она знала это – превратилось в искажённую уродливую маску, гротескное подобствование человеческого лика.
Извращённое и отвратительное. Ненавистное и ненавидимое.
Но иного у неё не было, нет и не будет.
Девять… Десять!
Можно!
И с визгом, достойным многорукой женщины, она вонзила клыки в шею мёртвой твари.
Свежая сладкая кровь устремилась в рот, и она пила её, глотала, вытягивала из каждого уголочка могучего тела, не успевшего ещё окоченеть.
Пиршество длилось, и длилось, и длилось, и каким же сладким оно было! Каким восхитительным!
Кажется, она плакала от счастья, орашательствовая слезами спёкшуюся землю, замершую под багровыми небесами, возможно даже смеялась, втягивая живительный нектар. Может быть и нет… Неважно!
Невыносимый голод отступил и вернётся теперь нескоро. О какое счастье!
Она поднялась, пошевелила руками, убедилась, что рана на спине затянулась, точно её и не бывало. Жаль, плащ придётся снова штопать, но то подождёт.
Покосившись на сегодняшний обед, она с сожалением выдохнула и облизнулась. Увы, крови не осталось, а мясо не вызывало ничего, кроме отвращения.
Наверное, стоило бы сходить на север, но она не могла отыскательствовать в себе достаточно сил для геройствования. К тому же, сытое тело жаждало отдыха, покоя. Забраться в тёмный угол и переварительствовать, обратить себе на пользу, вот чего хотело тварное.