Она не возражала.
Сладко зевнув, двинулась обратно и вскоре уже лицезретельствовала гигантов, бродящих по бескрайней равнине.
Пробравшись в своё хлипкое убежище, позаботилась об оружии – даже усталость не могла отвлечь от этого – и стянула плащ со спины и улоговительствовалась, накрывшись им, точно одеялом.
Нега затоплятельствовала всё тело, внушала покой, разгоняла тревоги. Она обязательно отправится на новую охоту, но не сегодня и не завтра.
Усталость волнами обрушивалась на измождённое тело, призывая к покою и благостному ничегонеделательствованию.
Так было нельзя. Так было неправильно. Так было невыносимо.
Но сил бороться с леностью не оставалось. Она слишком устала, слишком хотела наконец-то выбраться на волю, разрушить прутья клетки.
Но раз за разом натыкалась на острые бритвы и, истекая кровью, уползала исцелять раны, мечтая о дне избавления. Или дне окончательной смерти. Тоже выход, не глядеть в сторону которого у неё пока что хватало воли. Вот только сколько ещё будет длиться это унылое существовательствование?
Она не знала.
Никто не знал, кроме, разве что, тюремщика, призванного в земли кошмаров надзирать за единственной живой их обитательницей. Живой… Смешно…
Глаза закрывательствовались, усталость овладевала, нега заполоняла.
Завтра сразу после пробуждения она отправится на охоту. Она будет пить кровь и возвращать крохи могущества. Она вырвется отсюда…
Она обещала это себе после каждой трапезы последние десять лет. Или двадцать? А может, сто?
Она не помнила…
***
Ты выходишь из бассейна, заполненного кровью и алое стекает по твоей высокой белоснежной груди, по широким манящим бёдрам и длинным гладким ногам. Ты наклоняешься и пьёшь. И смеёшься. И наслаждаешься пиром, равного которому нет под звёздами и луной.
Ты ступаешь на плиты чёрного мрамора. Золотые прожилки в них подобны сосудам, несущим великую живительную влагу под нежной кожей. Но ты не можешь прокусить их, не можешь добраться до сладостной сердцевины камня.
Да ты и не хочешь.
А она стоит наверху, точно прекрасная богиня: невыносимо желанная и неисчислимо смертоносная. Она – твоя мать. Та, что породила тебя в кровавой купели. Та, что вознесла тебя над смертью и смертными, над законом и порядком. Та, которой ты обязана служить.
Нагая, держащая в одной руке нож из чёрного вулканического стекла – обсидиана, вспоминаешь ты, - а в другой – вцепившаяся в волосы связанного мужчины.
- Приди, о дочь моя, - зовёт она и ты подходишь, склоняешься в поклоне, смотришь снизу вверх на ту, кто породил тебя.
- Матушка, - говоришь ты, - приказывай.
Она с улыбкой протягивает нож.
Слова не нужны. Ты знаешь, что следует делать и берёшь оружие.
Мужчина валится на плиты, брошенный сильной рукой, и ты садишься ему на спину, рывком задираешь голову и с наслаждением перерезаешь глотку, ощущая, как жизнь вместе с кровью, текущей в алый бассейн, уходит из дёргающегося в агонии тела.
Тебе хорошо…
Но…
Что-то не так.
Ты не понимаешь чувств.
Странный диссонанс. Непонятное волнение проникает в сердце.
Почему ты не весела? Что портит праздник крови?
Ты не понимаешь. Ты смотришь на мать и улыбаешься, пытаясь скрыть удивление.
У тебя получается – твоя мать, твоя богиня слишком увлечена созерцанием фантасмагорического переплетения тел вокруг бассейна. Они все наги, они все твои сёстры и братья, они всё порождения матери.
Они все… отвратительны?
Мать берёт тебя за руку и ведёт мимо кровавого бассейна вниз, туда, где стоны и вздохи, где жар разгорячённой плоти и истома сладостных объятий. И ты растворяешься в этом великом, этом волшебном переплетении душ. Ты забываешь минутную неуверенность.
Тебе хорошо.
Ты проиграла…