Подъехал еще один джип с солдатами и установленным на нем крупнокалиберным пулеметом. Стрелок открыл огонь еще до того, как машина остановилась. Пули сначала ушли в сторону от летающих существ, пробив воздух широким веером над самыми головами стреляющих солдат и выбив куски бетона и искры из домов, но затем длинными строчками взлетели ввысь, воткнувшись смертоносными жалами в диковинных животных. Одно из них, перевернувшись в воздухе, спикировало на стену небоскреба. Со звоном осыпалось разбитое стекло. По толпе солдат разнеслось ликование.
Кричал и прыгал от радости на автомобильном сиденье Льюис, но Том не разделял его радости. Он знал, что за этим последует. Он сильным рывком усадил солдата на место и закричал:
— Назад!!! Жми!!!
Ничего не понимающий водитель судорожно вцепился в руль и надавил на акселератор. Автомобиль рванул с места, валя с ног продолжающих стрелять Телингтона и Вильсона прямо на Тома, и задним ходом помчался по улице.
— Поворачивай, Лью!!! Поворачивай!..
Джип жалобно заскулил резиной колес и, едва не опрокидываясь, свернул на перекрестке на другую улицу, и тут всех накрыло разбивающим сознание криком…
Кричало не одно существо. Задымился асфальт. Заволновался воздух. От стен домов, словно поп-корн от горячей сковороды, стали отскакивать куски штукатурки и каменная облицовка. Везде вылетели стекла. Что-то ухнуло, и со снопом огня и плотным дымным облаком на перекресток выбросило искореженный джип с укрепленным на нем пулеметом и изувеченных тела людей.
Автомобиль Редерсона еще некоторое время медленно катился по улице, потом уперся в столб и заглох. В машине неподвижно лежали четыре человека.
Первым пришел в себя Том.
В голове бурлила боль и оттуда разливалась по телу, при каждом, самом незначительном движении разрываясь огнем в мышцах. С непрерывными стонами и вскриками он выбрался из машины и зашатался на широко расставленных ногах, охватив руками голову. Он открыл глаза. Темно-красная пелена покрывала мир и сверкала ослепительными вспышками при моргании. Борясь с болью и слабостью, Том осмотрел остальных в машине. Все были живы, но без сознания. Из ушей Льюиса тонкими струйками стекала кровь, затылок Телингтона тоже был весь в липкой крови, лицо Вильсона отекло и побагровело.
Редерсон достал из своей операторской сумки кинокамеру, нашел в ее видоискатель перекресток с опрокинутым джипом и стал снимать. Его шатало, и он, скрипя зубами от боли, заставлял себя идти ровно, но это удавалось с большим трудом. От напряжения боль в голове усилилась. Закончив с перекрестком, Том опустился на дорогу и сидел, понурив голову, некоторое время, набираясь сил и успокаивая боль, потом поднялся и пошел туда, где еще совсем недавно раздавалась стрельба, а теперь стояла плотная пугающая тишина.
Он снимал все. Каждое тело. У всех выскочившие из орбит глаза. Неимоверно раздувшиеся тела с облезающей кожей, рваные раны — бескровные, дымящиеся, с торчащими осколками костей. Согнутые, рыжие от окалины стволы винтовок, обугленные приклады. Дымящийся бетон. Кучи оплавленного стекла. Тишина. Только оглушительный стрекот камеры, эхом ударяющийся в стены слепых, с выбитыми стеклами домов. На том месте, где стоял автомобиль с пулеметом, обрывок ткани, влажные, шипящие пеной на черном, блестящем жидкой смолой, асфальте куски человеческого тела. По черному пятну смолы, с тихими хлопками, пробегали огненные змейки. Невыносимый смрад горелого мяса, и еще чего-то кислого, обжигающего нос и гортань.
Стрекот смолк. Том посмотрел на шкалу кинокамеры: вся пленка была израсходована. Он пошел обратно к машине. Боль к этому времени утихла, но он чувствовал, что с каждой минутой слабеет: он не ощущал ее в теле, а как бы вне его, как нечто, что мешало двигаться.
Навстречу бежала большая группа солдат…
— Нет ничего, что заставило бы беспокоиться за ваше здоровье, а тем более за вашу жизнь, — сказал долговязый врач, закончив осмотр. — Всего несколько синяков, которые пройдут бесследно и без последствий через семь-десять дней.
Редерсон слез с кушетки и стал одеваться. Прошли четыре часа после всего случившегося на полигоне в Восточном городе, но он по-прежнему чувствовал слабость, но теперь она воспринималась, как сильная усталость. Она уже не была такой вязкой, но сладкой истомой наполняла каждый мускул тела. Головной боли не было вообще, а на несмолкающий звон в ушах можно было не обращать внимания.