Вскоре ее так разморило в теплом кукуле, что глаза слиплись и она заснула.
И приснился ей странный сон:
...В тихий солнечный день едет она на собачьей упряжке в Мая-Дату к Клаве Тороповой. Сверкающая снежная дорога бежит сквозь тайгу, петляя меж высоченными кедрами, с которых со звоном падают в раскрытый кукуль тяжелые, туго набитые орехами шишки. Дорога длинная, и кукуль уже полон до отказа, а кедров впереди не счесть, и Ольга заставляет упряжку свернуть в распадок с белыми каменными березками. В самом конце распадка, около небольшого бревенчатого дома стоит Клава. Высокая, стройная, она машет Ольге рукой в меховой варежке и весело улыбается, обнажив красивые белоснежные зубы. "Почему вы одна, а где же Юра?" - спрашивает Клава. "Юра приедет после", - отвечает Ольга. Вдруг из глубины леса раздается голос Ефросиньи Ивановны: "Помогите, а то я уроню!" В руках у нее высоченный, как снежный сугроб, пирог, весь обсыпанный кедровыми орехами. "На счастье тебе, мамка!" - говорит Фрося и хочет передать его Ольге, но неожиданно пирог начинает таять и через несколько минут уже становится крохотным. "Где же счастье мое, Фросенька? Видите, оно растаяло!" - "Ничего, мамка, говорит уверенно Фрося, - наши люди сейчас новый пирог принесут". Ольга оборачивается и видит, как с горного перевала спускаются орочи - те самые, что ночью собрались около больницы. "А где же Мария Никифоровна?" спрашивает Ольга. "Я здесь, мамка-доктор! Спасибо тебе!" - слышится знакомый голос.
Ужас охватывает Ольгу, она просыпается в холодном поту. Она начинает быстро двигать плечами, хочет высвободиться из тесного, темного кукуля, но у нее не хватает сил.
- Дедуля, где вы? - кричит она.
- Здесь мы, где зе! - отвечает он глуховатым, как эхо, голосом, словно издалека.
С трудом стянув с себя меховой мешок, Ольга встает, пораженная удивительной тишиной.
2
Уже светало, когда упряжка, обогнув крутой каменный выступ, съехала на торосистый лед реки.
С противоположного берега на широких лыжах без палок бежал юноша в лыжном костюме, без шапки.
- Здравствуйте, доктор! - сказал он, приветливо улыбаясь. - Отец послал меня вам навстречу. Всю ночь в Кегуе была пурга.
- Вы сын Уланки? - спросила Ольга.
- Да, я Тимофей Уланка.
- Как здоровье вашей мамы?
- Очень ждет вас, доктор! - И поздоровался с Евлампием Петровичем: Сородэ!
- Сородэ! - ответил каюр.
Тимофей шел рядом с нартой на обтянутых рыжеватым нерпичьим мехом лыжах, искоса поглядывая на Ольгу. В свою очередь и она изучала Тимофея. Он был среднего роста, стройный, подтянутый, с открытым, живым лицом. Небольшие, черные, косо поставленные глаза под слегка одутловатыми веками выдавали в нем ороча.
- Вы легко одеты для такого мороза, - заметила Ольга.
- Всегда так ходим. Провожу вас - и на рыбалку!
- Без шапки?
- Шапку придется надеть, - улыбнулся Уланка.
- Это, наверно, интересно - рыбалка зимой?
- Если хотите, доктор, пойдем вместе...
- Хочу! - сказала Ольга. - Если у Марфы Самсоновны будет все хорошо, с удовольствием пойду с вами. Я ведь здесь новичок, Тимофей Андреевич. А вокруг меня таежники, надо и мне отаежиться.
- Я и помогу вам отаежиться! - сказал Тимофей. - Сперва сходим на рыбалку, после - на охоту.
- Нет, очень задерживаться в Кегуе я не смогу. В Агуре у меня остались больные, - сказала она, подумав о Юрии Полозове. - Я уж, так и быть, отаежусь постепенно, впереди еще долгие годы...
- Долгие? - с изумлением посмотрел он на Ольгу, словно не поверил ей. - Сколько это примерно лет в вашем понятии "долгие"?
- По закону три года, сколько же еще! - сказала она, скосив на него глаза.
- Я так и предполагал, - сказал он холодно. - Учителя из центра тоже больше трех лет не хотят жить у нас. Теперь в нашей школе-интернате нет ни англичанки, ни физика. Англичанка списалась с лейтенантом, с которым познакомилась в поезде, тот выслал ей из воинской части какую-то филькину грамоту с просьбой отпустить невесту... А физичка уехала "по закону". Как раз в августе исполнилось три года. Так что, доктор, вряд ли вы успеете отаежиться в наших краях... - заключил Уланка.
- Нет, Тимофей Андреевич, мне здесь интересно. Я решила жить в Агуре долго. Так что не думайте обо мне плохо.
- Что вы, что вы, доктор! - смущенно сказал Уланка. - Врачу нельзя быть плохим. Врач - это звучит почти свято!
Впереди показалась небольшая долина, по обеим сторонам ее вытянулись в ряд деревянные дома с высокими, похожими на самоварные, трубами. Прямыми волнистыми столбиками из них поднимался дым.
- Ну вот и наш Кегуй! - сказал Тимофей и стал сильно растирать ладонями уши.
Почуяв близость жилья, собаки изо всех сил рванулись вперед.
На вторые сутки поздно вечером Ольга приняла у Марфы Самсоновны девочку.
- На счастье вам! - поздравила она роженицу. - Молодец, все будет хорошо!
Орочка слабым голосом ответила:
- Спасибо тебе, в честь тебя назову ее Олечкой.
- Пожалуйста, - рассмеялась Ольга. - Мне мое имя нравится.
Вошел муж Марфы, Андрей Данилович Уланка.
- Это тебе, мамка-доктор! - сказал он, извлекая из свертка новенькие торбаса, опушенные мехом лисицы-огневки. - Его носи-носи долго!
- Нет, нет, не надо! - запротестовала Ольга, чувствуя, что краснеет. - У меня еще совсем новые торбаса. И вообще, Андрей Данилович, никаких подарков мне не надо.
Сконфуженный Уланка не знал, что ответить. Тут из-за полога раздался тихий голос Марфы Самсоновны:
- Не обижай его, возьми торбаса. Отец шкурку мял, старался, а я сшила их, так что возьми, пожалуйста. - И обратилась уважительно к сыну: - Ты скажи, Тимофей Андреевич, чтобы взяла, не обижала нас.
- Возьмите, доктор, в память о рождении ребенка, - сказал Тимофей. По нашим обычаям, хорошему человеку, который принес радость в дом, полагается памятный подарок. Так что, пожалуйста, не нарушайте наши обычаи!
- Ладно, не буду нарушать, - уступила Ольга, взяв торбаса.
Тогда Уланка-старший извлек из свертка пару мужских тапочек, тоже очень красивых, собранных из разноцветных меховых лоскутьев и опушенных, как и торбаса, мехом огневки.
- А это мужу твоему! - сказал он. - Их тоже Марфа Самсоновна шила.
- Что вы, дорогой мой! - воскликнула Ольга. - Нет у меня никакого мужа. - Она умоляюще глянула на Тимофея, словно прося его на этот раз заступиться за нее, но он, к ее огорчению, сказал:
- Надо и тапочки взять!
В десятом часу сели ужинать. На столе появилось столько разных кушаний, что Ольга невольно подумала: это специально приготовили к ее приезду.
Наливая ей в стакан медовухи, Уланка-старший сказал:
- Добрая медовушка, бархатная!
- Почему бархатная? - не поняла Ольга.
Тимофей объяснил:
- Это когда мед с цветов бархатного дерева. Считается у нас самый полезный, но он бывает не каждый год.
- Вы говорите так, точно я знаю, какое оно, бархатное дерево, смущенно улыбнулась Ольга.
- По дороге на рыбалку покажу вам, амурского бархата у нас много растет. - Он ловко подцепил острым ножом большой кусок вареной медвежатины и положил в тарелку Ольге.
- Что вы, разве я столько съем?
- Кушай, мамка-доктор, медвежонок попался добрый, только вчера выкурил его из берложки, - сказал Уланка-старший.
Ольга вспомнила берлогу в дупле старой липы, которую она видела по дороге в Кегуй, и спросила:
- Берлога была на дереве?
- Однако да! - кивнул Уланка-старший.
- Значит, не шатун! - сказала она, рассмешив Тимофея. - Что вы смеетесь? Мне все это интересно!
- Правильно, понемногу отаеживаетесь! - весело сказал он. - Ну, за что будем пить?
Ольга с удивлением глянула на Тимофея:
- Понятно, за новорожденную! За вашу младшую сестричку!
Они чокнулись кружками и выпили: Уланки с Евлампием залпом, до дна, а Ольга небольшими глотками, будто с опаской.