- Пускай течет, - не возражал отец, - а выучится непременно на доктора.
- А если на инженера? - спрашивала мать.
- Не советую! Доктор - это такая профессия, ну, как тебе объяснить... Да ты и сама, Наташа, великолепно знаешь. Ведь приходилось тебе ходить в поликлинику на приемы...
- Ну, приходилось, - смеялась жена, - лучше бы к ним и не ходить вовсе, тоже нашел удовольствие!
Игнатий Павлович не мог правильно выразить свою мысль о преимуществе доктора перед инженером и поэтому немного злился, когда жена возражала ему, но и Наталья Ивановна и Оля отлично понимали, что он имеет в виду, а имел он в виду то благоговение, которое испытывают люди, обращаясь к врачу.
- Когда человек к доктору собирается, он обязательно наденет чистое белье, лучший свой костюм, рубашку с галстучком, словом, понятно, что я говорю? Так что доктор - это, по-моему, вроде святой человек...
- Ладно, папочка, будет когда-нибудь твоя дочка святая! - смеялась Ольга, обнимая и целуя отца.
- Ну и спасибо тебе, мое золотко, спасибо! - взволнованно и нежно говорил отец. - Теперь за тобой дело, дочка, бей на похвальную грамоту!
Ольга окончила седьмой класс с одними пятерками, получила похвальную грамоту и однотомник Маяковского с подписью директора школы.
В тот день, когда она готовилась уехать на каникулы в Кимры к бабушке, началась война. Отец пришел домой на три часа раньше, умылся, наскоро поел и стал куда-то собираться.
- Ты это куда? - чувствуя недоброе, спросила жена.
- Надо, Наташа! - с суровой ласковостью сказал Ургалов и, торопливо докурив папиросу, добавил: - Война! Немец двинулся на нас. Идем защищать Ленинград.
- Так ты на войну, что ли?
- На войну, мать. В народное ополчение. Ежели останусь жив, скоро вернусь, а ежели... - он помедлил, - а ежели что случится, поднимай Олюшку, доведи ее до цели. - И голос его надломился.
Вдвоем с матерью Ольга провожала отца до завода, где уже собрались несколько сот рабочих. У каждого за спиной был вещевой мешок, но одеты все были по-разному. Когда через полчаса ополченцы построились и под клубный духовой оркестр зашагали вдоль проспекта Стачек к Лигову, тронулась за ними толпа женщин и детей. Ольга помнит, как она, опередив мать, кинулась к отцу, схватила его за руку и, едва поспевая, бежала рядом, и отец искоса поглядывал на дочь, тряс ее маленькую теплую руку и шептал ей: "Не плачь, Олюшка, мы еще вернемся к нашему дому, и исполнится у нас с тобой все, что задумали".
До позднего вечера они пробыли в Лигове и трамваем, который был набит до отказа, вернулись домой. Дома было светло от белой ночи, и Ольга долго не могла уснуть, часто вставала с кушетки, подходила к плачущей матери и успокаивала ее. Утром, они опять уехали в Лигово, но отца там уже не застали: ополченцы ночью куда-то уехали, а куда именно - никто не знал. Потом начались частые воздушные налеты, и Ольга, когда взвывала сирена, схватив с кровати подушечку, убегала в бомбоубежище, а мать с соседками, надев противогазы, поднимались по черной лестнице на чердак и оставались там до отбоя. Однажды во время налета бомба попала в соседний дом, от страшного взрыва закачалось убежище, посыпалась штукатурка, зазвенели разбитые стекла, и Ольга от страха кинулась во двор и стала звать маму. Но голос ее потонул в чудовищном грохоте и свисте. С тех пор Ольга больше не пряталась в убежище. Как только начинала выть сирена и мама уходила на пост, Ольга быстро сбегала с лестницы, пряталась под арку у запертых ворот и смотрела на небо. Сперва она скрывала это от матери, но однажды призналась ей, что в убежище гораздо хуже, там может завалить, а на улице хотя тоже страшно, но не так, - все видишь. К удивлению Ольги, мать не возражала. Действительно, в прошлую ночь в одном из домов завалило бомбоубежище и долго не могли откопать людей.
Первые письма от отца стали приходить в конце июля. Они приходили в синих конвертах, на которых Ольгиным почерком был написан адрес. Таких конвертов Ольга дала ему с собой десять штук. Обратный же адрес отца состоял всего из четырех цифр и был для семьи полной загадкой. Но главное было в том, что он жив-здоров, чувствует себя бодро и очень просит маманю беречь доченьку. Ольге стало обидно, что просят ее беречь, будто она еще маленькая. И она написала отцу длинное письмо, рассказав ему о воздушных тревогах, о том, что она больше не прячется в подвале, а стоит под аркой и следит за небом. Она даже похвасталась, что научилась различать по гулу моторов, какой самолет наш, а какой вражеский, и недавно наблюдала воздушный бой, но кто именно победил - наш или фашист, - она прозевала. И в конце письма призналась отцу, что тайком от матери один раз дежурила на чердаке, но зажигалок гасить не пришлось.
От Игнатия Павловича все реже приходили письма, и уже не в конвертах, а в треугольничках из серой оберточной бумаги. "Жив, здоров, воюем. Наташа, береги Олюшку!" - вот и все.
- Смешной у нас папа, - как-то сказала матери Ольга. - Он думает, что я еще маленькая. А ведь я уже боец МПВО.
- Ладно тебе, боец! Поменьше бы лазала на чердак, - говорила мать. Не твое это дело зажигалки гасить...
- Так ведь я с Нюшкой, - оправдывалась Ольга.
Нюшка - соседская девочка, с которой Ольга училась в одном классе.
Блокадной зимой, когда уже не стало ни тепла, ни хлеба, Наталья Ивановна решила пойти на завод. Проработала полтора месяца в холодном цехе, простудилась и слегла с тяжелым ревматизмом. Теперь все заботы о доме, о матери пали на плечи Оли. Она расколола топориком кухонный стол и топила щепками железную печурку. Каждое утро в булочной получала по карточкам пайки хлеба, прятала их в варежку и сразу же бежала домой кормить больную маму. Однажды - это запомнилось на всю жизнь - не успела она спрятать хлеб, как его выхватила из ее худеньких окоченевших рук какая-то высокая, закутанная в ватное одеяло женщина и тут же съела оба пайка. Ольга закричала, заплакала и в диком исступлении набросилась на эту женщину и долго била ее кулаками, потом толкнула в грудь и опрокинула. Но никому не было дела до Ольгиного горя.
Она бежала из булочной, обливаясь горькими слезами, и долго бродила по улице, боясь вернуться домой. И в тот день она, впервые в жизни, сказала матери неправду. Она сказала, что хлеба сегодня не выдали, а завтра обещали выдать двойную порцию. И действительно, назавтра отдала маме оба пайка - ее и свой, - а сама весь день жила на одном кипятке...
В феврале 1942 года с фронта вернулся отец. Одна нога у него была забинтована и без сапога. Отец привез в вещевом мешке немного продуктов десяток сухарей, кулек сахара-рафинада, два кулька пшенной крупы, две банки тушенки. В доме настал праздник. Ольга помнит, как она расколола рафинад на крохотные кусочки, сосчитала их - получилось сто двадцать кусочков - и убрала обратно в кулек, громогласно заявив, что маме будет выдавать по два кусочка сахара в день, а ей и отцу - по одному. Возражений, понятно, не было. Через неделю мать немного поправилась, стала ходить по комнате, а отец, хотя рана на ноге еще не зажила, ушел на завод, в свой литейный цех. Ольга помнит, как он вставал чуть свет, съедал кусочек хлеба и, опираясь на палку, уходил. Возвращался он уже затемно, усталый, слабый, и, едва добравшись до кушетки, тут же засыпал. Осторожно, чтобы не будить его, Ольга разбинтовывала больную ногу отца, стирала в горячей воде без мыла марлю, развешивала ее на проволочке сушить и потом вновь делала отцу перевязку.
- Так ты, доченька, почти уже доктор! - однажды с грустной улыбкой сказал Игнатий Павлович.
И Ольга отвечала:
- Если бы я постарше была, ушла бы на фронт санитаркой. Вот Нюшкина сестра на фронте, подбирает раненых и недавно писала, что наградили ее орденом.
- И в нашем полку были смелые девчата, - рассказывал отец. - Меня тоже подобрала на снегу одна маленькая, почти с тебя ростом, девчушка. Правда, ей уже лет восемнадцать, и такая бедовая, что ни пуль, ни мин не боится...
- Точно, это Нюшки Шошиной сестра! - почему-то решила Ольга, и отец не возражал.
С каждым днем Игнатию Павловичу делалось все хуже, он слабел, стал замкнутым, дома почти не разговаривал. Ни Наталья Ивановна, ни Ольга не догадывались, что он часть своего хлебного пайка тайком оставляет семье, а сам уходит на работу голодным. Так он и умер в своем литейном цехе, не успев разлить по опокам расплавленный металл. Почувствовав себя плохо, сел отдохнуть и сидя тихо скончался.