Они с матерью свезли его на листе фанеры на кладбище, но вырыть могилу не могли. Земля была, как камень, мерзлая. А сил у них не было. Особенно у мамы. Тогда они подтащили тело отца к канаве, засыпали снегом. Потом Ольга волокла Наталью Ивановну домой на той же фанере - идти она уже не могла. Когда немного потеплело, папины друзья по цеху похоронили Ургалова...
2
Все время молчавший шофер вдруг заговорил, и оказалось, что это он отвозил Юрия Полозова на ясеневый участок. Ольга спросила, верно ли, что до весны оттуда нельзя выбраться.
- Почему до весны? - удивился шофер. - Весной, когда раскиснет дорога, как раз и не выберешься. А пока морозы - дорога ничего себе...
И Ольга подумала - раз дорога на ясеневый хорошая, вполне могла бы туда поехать. Но тут же решила, что было бы, пожалуй, неприлично вдруг появиться перед Юрием. Но ее влекло к нему, и мысль о том, что она долго его не увидит, была ей тягостна.
- Сколько от Мая-Даты до ясеневого? - спросила она.
- Пустяки! - ответил шофер. - Часа три-четыре ходу, смотря по погоде. Что у вас там - дело какое?
- Никаких особенных дел нет, - уклончиво сказала она. - Я оперировала инженера Полозова, хотела узнать, как он себя чувствует...
Шофер оживился.
- Такая молодая и уже того...
- Что того? - стараясь не рассмеяться, спросила она.
- Людей оперируете! - с каким-то благоговением произнес он.
- Когда нужно - оперирую.
Он удивленно покрутил головой.
- Нет, все-таки рискованно! - и тут же уступил: - Конечно, ежели классность имеете...
- Что значит классность? - не поняла Ольга.
- Ну вот я, например, имею классность...
- Нет, - с улыбкой перебила Ольга, - я еще не имею классности. Я молодой врач.
Впереди показался подъем. Шофер прибавил скорость, хотел с ходу взять высокий холм, но не рассчитал, и машина, забуксовав, быстро съехала обратно на лед реки. Преодолев наконец подъем, машина запетляла по узкой, плохо наезженной дороге, то и дело ударяясь кузовом о деревья. Но уже через полчаса дорога снова пошла прямо, к алому горизонту, который, казалось, был совсем близко.
Чем таинственней становилась тишина вечернего леса, погруженного в розовые от заката сумерки, тем больше память возвращала Ольгу к прошлому...
...Вскоре после войны она поступила на фабрику "Веретено" и, освоив через год специальность прядильщицы, решила без отрыва от работы закончить среднее образование. Сговорившись с подругами, подала документы в вечернюю школу рабочей молодежи. Наталья Ивановна с тревогой наблюдала за дочерью, когда она, прибежав с фабрики, наскоро съедала обед, хватала с подоконника свой старенький портфель, туго набитый книгами, и отправлялась в школу.
Возвращалась она уже в одиннадцатом часу и до часу ночи сидела за уроками, а назавтра, чуть свет, вставала на работу.
- Трудно тебе, доченька, - жалея Ольгу, частенько говорила мать. - В нашем роду испокон все были рабочие: с отцовской стороны - литейщики, а с моей - прядильщицы. И ничего, жили не хуже людей. Вот и тебе, доченька, советую: овладела профессией, на твой век и хватит.
- Я, мамочка, за многим и не гонюсь, а врачом буду непременно. Посмотрела бы в нашей школе: одни рабочие ребята учатся. Только из нашего цеха десять человек. И все мечтают поступить в вуз.
- Жил бы отец - другое дело. А нынче, Олечка, ты у меня голова.
Когда она сдала экзамены в медицинский институт, пришлось уйти с фабрики, но она все годы училась отлично, получала стипендию, а с субботы на воскресенье дежурила в хирургической клинике, получая за это сдельную плату. Не забывали и родственники, в Ленинграде жили брат и сестра Игнатия Ургалова, и с получки они приносили Наталье Ивановне немного денег.
Еще вспомнила Ольга, как перед распределением всем выпускникам выдали коротенькие анкеты, которые они тут же на кафедре заполнили. На вопрос: "Куда бы вы желали поехать на работу?" - она, не задумываясь, ответила: "Мне решительно все равно куда!" Подруги, узнав об этом, посмеивались над Ольгой.
- Ведь эти анкеты выдали для формы, - говорили они. - Так что могла написать что-нибудь поконкретнее.
Кто-то даже съязвил:
- Ургалова и так знает, что останется на кафедре, вот она и темнит. Как-никак любимица профессора Авилова!
И когда через несколько дней ее вызвали в комиссию, все ожидавшие в коридоре кинулись к дверям, а кое-кто прильнул ухом к замочной скважине. Было хорошо слышно, как профессор Авилов сказал:
- Вот что, Ургалова, есть мнение оставить вас на кафедре факультетской хирургии...
- Спасибо, профессор, - сказала Ольга, - я решила уехать куда-нибудь подальше от Ленинграда, чтобы начать самостоятельно свой путь врача... Это давняя моя мечта...
- Я высказал мнение всей комиссии! - опять зазвучал внушительный голос профессора. - Мнение такое, что у вас, доктор Ургалова, есть все основания остаться в Ленинграде.
- Какие основания, профессор?
- Могу разъяснить, - сказал Авилов. - Вы были все годы отличницей. Склонность у вас к хирургии несомненная. А нам необходимо из числа отличников оставить двух человек на кафедре. Кроме того, как мне известно, у вас больная мать. Ну и квартира в Ленинграде. Последнее тоже весьма важно.
- Спасибо, профессор, но я хочу уехать.
Тогда раздраженный ее непонятной настойчивостью профессор произнес резко:
- На Дальний Восток, дальше некуда!
- Согласна, - спокойно сказала Ольга.
А когда она вышла в коридор и ее со всех сторон обступили с вопросами, чей-то язвительный, осуждающий голос бросил в ее адрес:
- Ну и дура!..
...Уже успел отпылать закат. Луна поднялась из-за горного хребта и застыла в голубоватой морозной дымке. Из мглистой синевы выступила Орлиная сопка, нависая своим гребнем над узкой долиной реки. Машина медленно обогнула Орлиную, и сразу же навстречу замелькали огоньки.
- Вот и ваш Агур, - сказал шофер.
- Теперь я и сама вижу, что приехали, - ответила Ольга. - Заночуете или сразу обратно?
- Обратно.
- На ночь глядя?
- А мы привычные, доктор.
- Ну, тогда спасибо!
- Не за что, доктор. До свиданьица! - сказал шофер и распахнул дверцу кабины.
На крыльце Ольгу поджидала Фрося.
3
Выдалось тихое, с легким туманом, морозное утро. Ольга проснулась раньше обычного, в седьмом часу, решив до завтрака походить на лыжах. С тех пор как она привезла из Кегуя новые, подклеенные нерпичьим мехом лыжи, она почти ежедневно устраивала пробежки по льду реки от Орлиной сопки до дальнего кривуна и обратно: около пяти километров. Она и прежде, когда училась в институте, по выходным дням со студентами уезжала за город на лыжные прогулки, а приехав в Агур, совершенно забыла о них. Теперь, получив от Уланков эти удивительные лыжи, к которым не полагалось палок, она, к своему удивлению, так полюбила их, что мысль о том, что их придется скоро вернуть, ввергала ее в уныние.
"Попрошу Евлампия Петровича, чтобы смастерил мне такие же орочские лыжи, - решила Ольга. - Без них мне теперь не обойтись".
Возвращаясь с прогулки, она издали увидала около больницы упряжку с нартой. Ольга заторопилась. Собаки, спутав постромки, тихо лежали на снегу, положив на вытянутые лапы свои белые, в густой изморози, морды. Языки у них вывалились на сторону, и Ольга поняла, что собаки проделали неблизкий путь. Они даже не пошевелились, когда она подошла к ним близко.
- Чья это упряжка? - спросила она громко, подумав, что в ее отсутствие привезли больного.
- Наша, чья же! - раздался глуховатый, простуженный голос из сарайчика, где обычно возился Евлампий Петрович.
- Откуда приехали?
- Из Кегуя.
- Неужели Андрей Данилович?