Был уже десятый час, когда из-за поворота выскочила собачья упряжка с нартой.
- Не из Вербного ли едут?
- Из Вербного, конецьно! - подтвердил Евлампий и крикнул по-орочски людям, сидевшим на нарте.
- Сородэ, Евлампий Петрович! Не с доктором ли едешь? - И через несколько минут человек, управлявший нартой, вонзил в снег остол и собаки остановились.
- Сородэ, Максим Иванович! - поздоровался с ним Евлампий.
Только теперь Ольга увидела, что на нарте сидит молодая женщина и на руках у нее закутанный в одеяло ребенок.
Осадив лошадь, Ольга спешилась, подбежала к нарте.
- Это у вас ребенок заболел?
- У нас, доктор, - сказала женщина, посмотрев на Ольгу печальными глазами.
- Что с ним?
- Второй день сильный жар. Не ест, не пьет. Дышать тяжело. А сегодня к вечеру горлышко у девочки совсем перехватило, задыхается. Мой Максим Иванович телеграмму в район послал. Оттуда ответ пришел: срочно высылаем из Агура доктора. Видим, долго вас нету, решили девочку в больницу везти.
- Как только мне сообщили из райздрава, я сразу и выехала. Правда, в дороге немного не повезло, - на Бидями лед проломился, и я угодила в воду. Хорошо, что на мелком месте. - Она взяла из рук орочки ребенка.
Та сошла с нарты.
- Раскутайте немного, - попросила Ольга.
Как только орочка откинула с лица девочки край одеяла, на Ольгу пахнуло жаром.
- Достаточно, закройте, - сказала она и, подумав, позвала Евлампия Петровича, который о чем-то разговаривал с Максимом Копинкой. - Евлампий Петрович, нет ли тут поблизости охотничьего шалашика?
- Тут близко наш шалашик стоит, - отозвался Максим Копинка, указывая рукой в сторону распадка.
- Отлично, пошли!
Копинка быстро выбил ногой жердь, подпиравшую легкую берестяную дверь, и так сильно дернул ее, что сорвал с петель.
В темном, тесном шалаше с обледенелых стен пахнуло холодом.
- Так не годится, - сказала Ольга, - надо развести костер.
- Сейчас разведем, - сказал Копинка, - тут все есть.
Как это издавна принято у таежников, в углу шалаша была небольшая поленница мелко наколотых березовых дров, а на полочке в жестяной коробке из-под консервов - коробок спичек. Копинка взял несколько полешек, сложил их пирамидкой, подсунул под низ бересты и запалил. Вскоре костерок занялся, и через несколько минут стало так тепло, что со стен побежала вода.
- А нельзя ли подвинуть поближе к огню топчан? - попросила Ольга и, передав ребенка орочке, быстро скинула с себя полушубок и расстелила его на топчане.
- Положите на топчан девочку.
Достала из сумки белый халат, надела его поверх лыжного костюма. Копинки с замиранием сердца следили за каждым движением доктора.
Раскутав ребенка, Ольга увидела круглое синюшное личико, полиловевшие потрескавшиеся губы, большие испуганные глаза с красными воспаленными белками. Судорожно вздрагивая худеньким тельцем и раскинув руки, девочка задыхалась, ловила открытым ртом воздух, который, казалось, не попадал в легкие, с хрипом застревал в горле. Картина дифтеритного крупа была настолько ясна, что к Ольге сразу же пришло решение: нельзя ждать ни минуты, нужна срочная трахеотомия!
Ольга задумалась, решая, как лучше приступить к операции, которая, в общем-то, не представляла особой сложности, однако требовала опыта и сноровки. Одно дело - в условиях больницы, где соблюдены все правила асептики и где почти во всех случаях гарантирована защита от инфекции. И главное, рядом находится хирургическая сестра, которая заранее знает, что подать и что убрать; другое - здесь, в этом крохотном тесном шалашике из древесного корья с обледенелыми стенами, заброшенном в зимней тайге, около дымного костра...
Она подумала, не везти ли девочку в больницу, но тут же решительно отвергла эту мысль, понимая, что ждать нельзя, что малейшее промедление может стоить ребенку жизни.
Костер на земляном полу разгорался все ярче, но дыму в шалаше было столько, что не продохнуть. Низкие стены, покрытые толстым слоем льда, все больше оттаивали и оплывали. Запахло застоявшейся сыростью.
Перехватив грустный выжидательный взгляд орочки, Ольга ласково сказала:
- Выйдите, пожалуйста, из шалаша, я вас после позову...
Та послушно направилась к выходу.
- А нам, мамка, что делать? - спросил Евлампий Петрович.
- А вы с товарищем Копинкой зажгите по пучку хвороста и станьте по обе стороны топчана. Будете мне светить. Да не дымите, Евлампий Петрович, своей трубкой, тут и без вашего дыма хватает.
Как только она открыла стерильную коробку с хирургическими инструментами, Евлампий Петрович испуганно отстранился, чуть было не уронив пучок хвороста.
- Стоять спокойно! - прикрикнула на него Ольга. - Ведь в больнице служите!
Старик притих, поднял повыше свой факел и закрыл глаза.
Она достала из стерильной коробки скальпель, сделана горле разрез, вскрыла трахею, слегка расширила, перехватила зажимом кровеносные сосуди и ввела в отверстие металлическую трубку-канюлю.
Девочка вздрогнула, еще быстрее засучила ручками. Потом часто, прерывисто задышала, как бы захлебываясь воздухом, поступавшим через трубку. Ольге даже показалось, что у нее губы стали не такими синюшными, как прежде. Заметно ожили глаза. Главное теперь - получше закрепить трубку, чтобы она не двигалась, осталась в этом положении. Достав бинт, осторожно обмотала шею девочки, закрепляя трубку.
Только теперь Ольга заметила, что у нее слезятся глаза от дыма, и вытерла их рукавом халата. От напряжения слегка кружилась голова. Оставаться в шалаше больше нельзя было.
- А теперь поедем в больницу, - сказала она тихо, будто подумала вслух. - Можете выйти на воздух, подышать, - разрешила она своим помощникам, и Евлампий с Копинкой вышли с факелами, ткнули их в снег, погасив.
В это время вернулась в шалаш орочка. Когда она пошла к топчану, девочка потянулась к ней ручками. Мать хотела взять ее, но Ольга не разрешила.
- Не трогайте, я сама, ее нужно нести осторожно.
- Спасибо вам, доктор, что спасли нашу Маринку, - поблагодарила орочка, вытирая влажные от слез глаза.
- Ничего, в больнице мы ей введем сыворотку, и ваша Маринка быстро начнет поправляться.
Впереди, верхом на конях, ехали Евлампий с Копинкой. За ними на нарте - орочка и Ольга с ребенком на руках.
Пока ехали в Агур, в тайге стало еще темней. Деревья стояли в сизом морозном тумане. Над вершинами, как это обычно бывает перед рассветом, задувал ветер, сбрасывая хлопья сухого колючего снега.
- Как вас зовут, милая? - спросила Ольга, вспомнив, что не знает имени орочки.
- Глафира Анисимовна.
- А сколько у вас детей, Глафира Анисимовна?
- Трое, доктор. Старший, Коля, в армии служит. Танкист. Потом у нас с Максимом есть сын - Александр, в Кегуе в интернате живет. А Маринка у нас младшая.
- Сколько ей?
- Четвертый годик пошел. Ее у меня Александр Петрович принимал. Когда он ехал к нам в Вербное, он в большую пургу попал. Однако успел. Только родилась моя девочка, доктор взял ее, пошлепал по попке и сказал: "Ну, слушаю вас, Марина Максимовна!" Так и осталась она Маринкой. - И, помолчав, сказала: - В шалаше, где вы, доктор, мою девочку спасли, когда-то я сама родилась...
- Неужели? - изумилась Ольга.
- Когда я должна была на свет родиться, отец увез маму из стойбища в тайгу и одну в этом шалашике оставил. Было это зимой, в январе. Мама простудилась, схватила крупозное воспаление легких. Недолго проболела, умерла моя мама. Меня, крошечную, родная тетка к себе взяла, вырастила. И, снова помолчав, прибавила: - Когда мой Максим повел вас в тот шалаш, мне худо сделалось. Думала, несчастье с моей Маринкой будет.