Подгорный помог Юрию поднять чемодан, потом Юрий - Подгорному, а когда тяжелые вещи были поставлены в нишу, они вышли в коридор покурить. В это время из соседнего купе вышли двое мужчин - офицер-пограничник с погонами майора и явно подвыпивший, маленький, щупленький, с залысинами человек, в синем шевиотовом костюме, мешковато сидевшем на его бесформенной фигуре; лицо у него было какое-то невыразительное, с плоским подбородком, с вздернутой, словно вывороченной, верхней губой и слишком выдававшейся нижней, и, когда он улыбался, обнажались бледно-розовые десны.
- Давайте знакомиться! - предложил он, протягивая руку сперва Подгорному, потом Полозову. - Поршнев Андрон Селиверстович, писатель, местный.
Юрий и Подгорный назвали себя, потом поздоровались с майором-пограничником, который назвал себя Прохоровым.
- В купе у меня геологический молодняк, а у вас? - сказал Поршнев, затягиваясь папиросой.
- У нас - жены! - сказал Подгорный.
- Законно, - ответил Поршнев и тут же справился: - Из отпуска или из служебной командировки?
- Из отпуска, - ответил Юрий. - А вы?
- Из командировки, творческой! - буркнул Поршнев, поперхнувшись дымом.
Из купе, где переодевались студентки-геологички, раздался звонкий голосок:
- Андрон Селиверстович, можно!
Поршнев отодвинул дверь, заглянул в купе.
- Значит, уже, детки? - И, достав книжку, потряс ею перед Юрием и Подгорным: - Вот, А. Поршнев - "На берегах реки".
- Тема? - спросил Подгорный, взяв книжку, на обложке которой синим по серому был изображен трактор с прицепом.
- Прежняя - село, - сказал писатель так, словно был уверен, что и Полозов и Подгорный давно знакомы с его творчеством. - На досуге прошу почитать. - И проведя ладонью по залысине: - А как у нас, други мои, по части пульки?
- Пожалуй! - оживился Юрий.
Договорились после обеда, в пять часов, сыграть в карты.
Без десяти пять Поршнев пришел в соседнее купе, поклонился дамам:
- Не возражаете, если мужчины покинут вас временно?
- Временно не возражаем! - согласилась Кира Панасьевна.
- Быть может, и вы желаете?
- Нет, в преферанс не умею. Гадать, судьбу предсказывать могу! засмеялась Кира Панасьевна.
- И по ручке? - спросил Поршнев, вглядываясь в лицо Киры Панасьевны.
- Когда-то умела и по ручке!
- Умоляю, - и протянул ей руку.
- Что вы, что вы!.. - засмущалась Кира Панасьевна.
Когда девушек-геологичек выдворили из купе, Поршнев, раздавая карты, спросил Подгорного:
- Ваша супруга случайно не цыганка?
- Угадали!
Поршнев удивленно вскинул на него глаза. Вспомнив, что девушки стоят в коридоре у окна, он крикнул им, чтобы они шли в купе к дамам.
- Конечно, девочки, идите к нам! - пригласила Ольга.
Откинувшись к стене, чтобы соседу не видны были карты, Андрон Селиверстович раздумчиво, самому себе, сказал:
- Как говорил покойный Мериме, "цыганка гадала, за ручку брала!" - и, резко подавшись вперед: - Скажу "пас"!
- Скажу "три"! - объявил Юрий.
И пошла игра...
В это время в купе, где собрались женщины, завязался непринужденный разговор. Девушки-геологички рассказали, что едут в Комсомольск догонять свою партию, которой предстоит закончить экспедицию в горах Мао-Чана, начатую еще два года назад. На вопрос Ольги, что их побудило выбрать трудную профессию геологов, одна из девушек, Таня, сказала, что вся семья у них геологи - отец, мать, старший брат, и она решила пойти по их стопам. Другая, Нина, сказала, что нынче геолог модная профессия и что у них в Горном на факультете сплошь были девушки, и хотя нелегко, конечно, бродить по диким безлюдным местам и ночевать у костра, но уже вошло в привычку. Как наступит весна, в городе места себе не находишь, так и тянет в далекий поход с экспедицией.
- А ведь привычка - вторая натура, - поддержала свою подругу Таня и добавила: - Не знаю, как будет дальше, ведь я собираюсь осенью выйти замуж.
- А кто по профессии ваш будущий муж? - спросила Ольга.
- Инженер, начальник цеха на заводе, - и, посмотрев на подругу, многозначительно улыбнулась ей. - Наверно, не будет отпускать меня в экспедиции, он очень строгий...
Тогда Кира Панасьевна сказала:
- У меня так наоборот получается: Валерик мой уходит на полгода в плавание, и мы с Фирочкой ждем не дождемся, пока вернется. Однажды я ему посоветовала, чтобы на берег списался, что и на берегу работу себе найдет, так он ни в какую! Море, говорит, его стихия и без моря ему не жизнь! А коли любишь меня, Кирочка, так и жди-дожидайся! - и добродушно засмеялась. - Так что, Таня, и ваш будущий муж, если любит, пусть ждет-дожидается вас!
Нина спросила:
- Супруг ваш, Кира Панасьевна, просто по-любовному называл вас "цыганочка моя", или вы в самом деле?..
- В самом деле, самая настоящая цыганка, из табора...
- Как же вы на Тихий океан попали, или муж привез вас туда? Как известно, во Владивостоке сроду цыган не было.
- О-о-о, про это долго рассказывать, - смущенно заулыбалась Кира Панасьевна.
- А вы расскажите, - попросила Ольга, - времени у нас в запасе много.
- Валерик мой страсть как не любит, когда я начинаю свою прежнюю жизнь вспоминать. Да уж ладно, они там за пулькой надолго, наверно успею. Верите, никогда не думала, что такой будет моя судьба. Смешно даже - людям на картах гадала, судьбу им предсказывала, а вот свою предсказать не могла. Ведь родилась я в цыганском таборе, с молоком матери впитала кочевые привычки...
В ее чуть напевном, грудном голосе еще чувствовалось, как отметила про себя Ольга, что-то нездешнее, цыганское. Да и весь облик ее - очень выразительное смуглое лицо с большими, чуть выпуклыми глазами, и яркое цветастое платье, и коралловые бусы на смуглой тонкой шее, - все выдавало в ней цыганку.
2
- Право, не знаю, с чего и начать, - сказала Кира Панасьевна. - С войны, что ли. Так вот, мне еще одиннадцати не было, когда мама и братик Петя погибли под фашистской бомбежкой. Просто чудо, как я живая осталась. Петечка шел по левую руку, я - по правую, а мамка посередине. Их убило, а я живая осталась. Отец поднял меня и целые сутки нес на руках по жаркой пыльной степи. Когда я назавтра очнулась, то не узнала его. Черная борода от степной пыли сделалась у него седой, глаза от бессонницы - красными, и так он весь переменился, что я подумала, не чужой ли дяденька несет меня, и от испуга забилась в истерике. Тысячи людей уходили от немцев. Среди этой огромной толпы шли и мы - цыгане. От нашего большого табора осталась горстка - всего десять семей и одна кибитка с дырявым верхом, в ней сидели старики и старухи и малые ребятишки.
Теперь уже не вспомню, на какой день добрались мы до речной пристани, где тоже оказалась тьма беженцев. Ожидали баржу. Когда ее подадут, никто, понятно, толком не знал, а люди из степи все подходили, так что на берегу уже негде было, как говорят, яблоку упасть. Ночь кое-как провели у реки, а наутро стали думать-гадать, что дальше делать. Оставаться на пристани опасно. Как только немцы разнюхают, что здесь большое скопление людей, опять самолеты напустят. Тогда отец посоветовал как-нибудь переправиться на тот берег. Там стеной стоит пшеница и от самолетов укрыться можно, да и коней подправить и самим зерном запастись: кто знает, сколько нам еще бродить, пока к жилому месту прибьемся.
И вот началась наша цыганская переправа: кто пустился вплавь, пристроив на спине свои пожитки, кто не умел плавать, по трое-четверо садились верхом на коня и гнали через реку. Переправившись, не успев обсушиться, пошли дальше. И представьте себе, девочки, отец мой как в воду глядел - не успели пройти и трех километров по полям, как на пристань самолеты налетели. Даже подумать страшно, сколько там, наверно, людей невинных погибло!