- С тобой в последнее время стало невыносимо разговаривать, Оля!
- Не говори ерунды, Юра! Ты действительно стал невозможен! Как не стыдно было тебе приревновать к Алеше! Подумаешь, уехала с ним на вызов в Сирень и вместо одного дня провела там два. Теперь Алексей Константинович боится заглянуть к нам. А ведь вы товарищи...
Он попробовал улыбнуться, но улыбка получилась неискренней.
- По-моему, вы видитесь с Алешей ежедневно. А пока меня не было, ты жила в больнице...
- Там были и Фрося, и Катя! - сказала она, поняв его намек. - И вообще, не в этом суть...
- А в чем? - перебил Юрий.
- А в том, что ты должен сейчас же послать телеграмму с отказом!
- Ну, это слишком, Оля! Не обсудив, не посоветовавшись, отказываться!
- С кем ты собираешься советоваться?
- С тобой, конечно!
- Я - против!
- Это твердое решение?
- Да, я решительно против! - громко повторила она, чувствуя, что сейчас расплачется. - Юра, ты больше не любишь меня?
- По-моему, у тебя нет оснований так думать! И вообще, я лишний раз убеждаюсь, как мало все-таки нужно женщине. Просто уму непостижимо, как можно на всю жизнь связать себя с глубинкой, когда перед нами открывается возможность вернуться в Ленинград и по-настоящему построить свое будущее. Если бы ты, допустим, была женой военного, которого бросают с места на место, как бы ты, интересно, поступила?
- Если бы я твердо была уверена, что в "буковых лесах" твоя судьба, твоя жизнь, я, поверь, не задумываясь, поехала бы с тобой... Но, Юра, зачем они тебе? Твои "буковые леса" только повод, чтобы чистеньким уехать из Агура. Ты задумал этот ход давно, когда отказался переоформить договор... Мне до сих пор стыдно смотреть в глаза Бурову, Щеглову, Ползункову... Напрасно ты думаешь, что они ни о чем не догадываются...
- Оля, твое красноречие достойно лучшего применения, - сказал он холодно и спокойно, вызвав у нее еще большую вспышку гнева.
- Как тебе не стыдно иронизировать!
- Какая ты все же эгоистка! Разве я когда-нибудь вмешивался в твои медицинские дела? Разве я возражал против темы твоей будущей диссертации? Что хотела, то и выбрала себе. А ты, решительно ничего не понимая в лесоводстве, берешь на себя смелость рассуждать, что лучше - бук или кедр? И вообще, кажется, я тебе стал противен.
И Ольга, не умевшая лгать, спокойно сказала:
- В данную минуту да!
- Спасибо за признание, дорогая жена! Кстати, я это заметил гораздо раньше...
- Неправда, раньше ты этого не мог заметить. Даже в поезде, когда ты беспрестанно дулся в карты и пьянствовал с этим... писателем, я все тебе прощала. А теперь, теперь... - Она залилась слезами.
Юрий подошел, попробовал успокоить, она резким движением сбросила с плеч его руки. Потом поспешно вытерла глаза и стала убирать со стола.
- Так мы ни о чем и не договорились, - сказал он как можно спокойнее.
- Если тебе так лучше...
- Почему ты говоришь "тебе", а не "нам"? - перебил он ее. Странно...
- Ничего странного нет! Я обязана жить и работать там, где я больше всего нужна. Я - врач! И кроме личного счастья есть еще и счастье общее, всеобъемлющее. Оно - как море, куда вливаются тысячи речек, вроде нашей Бидями. Так же, как море не может без этих таежных речек, так и речки, в свою очередь, если бы они не спешили влиться в него, пересохли бы до самого дна. Юра, я чувствую себя именно такой речкой, хоть малюсенькой, но живой, которая все время в пути, в движении - от истока до самого устья...
- Мы с тобой капли в море, Оля. Убавится одной-двумя каплями, никому решительно не будет заметно.
Она измерила его таким презрительным взглядом, что он не выдержал и отвел глаза.
- Да, зря ты не вышла за Тимофея Уланку. Он местный житель, так сказать, абориген. - И с явным намерением уколоть ее иронически добавил: Тем более что старик приезжал к тебе с... этим... калымом...
Она остановилась в дверях, подумала, медленно обернулась к Юрию и негромко, но достаточно твердо сказала:
- Можешь ехать!
2
Когда Полозов пришел в контору оформлять документы, директор леспромхоза Буров сказал:
- Задерживать вас, Юрий Савельевич, по формальным причинам, понятно, нет оснований. Но как-то неладно получается, что главный инженер уезжает в самый разгар лесоразработок! - И затем более мягко: - Может, подумаем?
Юрий промолчал.
- Давайте отложим вопрос до весны, скажем на апрель-май...
Юрий отрицательно мотнул головой и как можно спокойней сказал:
- При всем желании, Харитон Федорович, не могу. Там у них в академии тоже свои планы. А в вызове предписывается прибыть в Ленинград к двадцатому января.
Тогда Буров спросил:
- Товарищ Щеглов знает о вашем отъезде?
- Я, Харитон Федорович, беспартийный и вряд ли должен согласовывать свой отъезд с секретарем райкома.
Буров по привычке достал из верхнего кармана кителя металлическую расческу, быстро зачесал свои редкие, рано поседевшие волосы. В глаза Юрию опять бросился несмывающийся пятизначный номер на руке Харитона Федоровича, и Полозов, словно от холода, поежился. На какое-то мгновение ему даже стало неловко, что этот добрый человек, с глубокой страдальческой складкой у рта, с синими мешочками под глазами, столько перенесший в своей жизни, должен уговаривать его, Юрия Полозова, молодого, полного сил, не знавшего никакого горя, не уезжать из Агура. Но это чувство неловкости быстро прошло.
- Так-то оно так, - сказал Харитон Федорович, продувая расческу и засовывая ее в карман. - Однако все мы под одним богом ходим - партийные и беспартийные. Тем более что в наших, знаете, условиях каждый работник на счету. Вот только жаль, что Сергея Терентьевича нет на месте, может, сходим с вами ко второму?
Юрий понял, что Буров имеет в виду второго секретаря райкома Петра Савватеевича Костикова.
- Нет, мне незачем ходить, Харитон Федорович, - твердо сказал Юрий. Прошу вас подписать приказ.
Буров взял папиросу, обмял ее.
- А доктор Ургалова, - улыбнулся Харитон Федорович, - дает свои, так сказать, санкции на ваш отъезд?
- Я думаю, что это наше внутреннее дело, Харитон Федорович, - тоже с улыбкой ответил Юрий.
- Что ж, Юрий Савельевич, очень жаль! Но, как говорится, насильно мил не будешь. Езжайте! А надумаете вернуться, милости просим... будем рады.
Только Юрий ушел, Буров позвонил Костикову. Тот сказал, что доктор Ургалова недавно заходила в райком, спрашивала Щеглова, а когда он, Костиков, спросил, по какому делу, Ургалова ответила: "По личному" - и сразу же откланялась.
- Смотри, Петр Савватеевич, у них что-то неладно! - сказал Буров. Полозов-то беспартийный, а Ольга Игнатьевна коммунист, следовало бы вам с нею поговорить...
- Я, конечно, не против, товарищ Буров, но она спрашивала Щеглова, видимо Сергей Терентьевич ей больше нужен. А ты подписал Полозову приказ?
- Да, Петр Савватеевич, подписал. Формально все правильно, но по существу...
- А как у тебя с заменой Полозова?
- Пока придется назначить лесотехника Курдова. А там посмотрим.
- Что ж, тебе в твоем хозяйстве видней. Кстати, как твое здоровье, Харитон Федорович?
- Доктор Берестов говорил, что какой-то спазм. Советовал бросить курить. Да разве бросишь, Петр Савватеевич?
- Ну, поправляйся, товарищ Буров, заходи! - и повесил трубку.
Буров взял было недокуренную папиросу, но тут же положил ее в пепельницу. Вытерев взмокший от пота лоб, тяжело вздохнул: "Да, кто в море не бывал, тот и горя не видал. Молодо-зелено!"
Ольга, забежав в больницу и отдав кое-какие распоряжения, сразу же пошла домой. Она застала Юрия, когда он, перерыв в шкафу все чистое, выутюженное белье, отбирал свои сорочки и кидал их как попало в раскрытый чемодан.
- Не торопись, я сложу их сама как нужно! - сказала Ольга, искоса глянув на его хмурое, замкнутое лицо. - Не забудь на тумбочке деньги.
- У меня хватит денег, - пробормотал он. - Я получил при расчете...
- Ты заедешь к маме?