- Возможно... - нетвердо сказал он. - Но у Клавочки буду часто...
- Я маме ничего не стану писать, - сказала она, глотая слезы. Пожалуйста, и ты ничего не говори ей, ладно? А лучше всего заезжай к маме, скажешь, что ты приехал в командировку...
- Если ты этого хочешь, я так и сделаю, - пообещал он. - И, умоляю, перестань плакать. Ведь ты разлюбила меня!
- Да, Юра! - сказала она, устало посмотрев на него. - Но я ничего не могу с собой поделать. Лгать я не умею. Если бы я обманывала, я бы мучилась. Как ни тяжело, Юра, но правда всегда лучше. Если скрывать, мучиться, загонять болезнь внутрь, потом будет хуже.
- Видимо, так... Ведь ты хирург и лучше знаешь, когда приступить к операции...
- Юра, нельзя до бесконечности натягивать струну! Вот она и лопнула!
- Заменишь другой, - саркастически, почти с вызовом сказал он. - Не жить же без музыки...
- Довольно глупо! Разве ты не знаешь, как я дорожила нашим счастьем... Я думала... я хотела, чтобы оно длилось вечно. А ты оборвал его даже не на середине, а в самом начале. Боже мой, что теперь будет с Клавочкой! - воскликнула она, уронив тарелку, которая гулко ударилась ребром о пол и, не разбившись, покатилась в дальний угол.
В это время открылась дверь и вместе со струей морозного воздуха вошел Берестов.
- Вот молодец! - обрадовался Юрий, протягивая ему руку. - Алешка, будешь меня провожать?
- Юра, не уезжай! - почти умоляюще сказал Берестов. - Я не знаю, что у вас произошло. Но поверь, Юра, я искренне, от души желаю вам счастья. В последние дни мне больно было смотреть на Ольгу Игнатьевну, так она страдает... А если все это, Юра, из-за того, что мы с ней задержались в Сирени, то это, прости меня, глупо...
- Ладно, Алеша, не будем. Тут дело поважней Сирени, - оборвал его Юрий. - Я еду в двадцать три двадцать. Захочешь меня проводить - приходи!
К ночи подул резкий ветер. Он свирепо накидывался на тайгу, сбрасывая с деревьев снег, кружил поземку, бился об оконные стекла, которые со звоном вздрагивали. На соседнем дворе жалобно скулили собаки. Когда Ольга с Юрием вышли из дома, тропинка, ведшая к станции, была уже заметена. Юрий, не задумываясь, пошел через пустырь. Ольга едва поспевала за ним. В полушубке, валенках, закутанной в пуховый платок, ей было нелегко идти по глубокому снегу против ветра. Местами ноги проваливались по колени в сугроб, и она останавливалась. А Юрий тем временем уходил все дальше, сгибаясь под тяжестью чемодана, который он нес на плече.
- Ну куда ты спешишь, Юра? - кричала ему вдогонку Ольга. Но он, видимо, не слышал и продолжал идти.
До поезда оставались считанные минуты, когда к станционному фонарю подбежал Берестов.
- Прости, Юра, что не мог раньше! - сказал он виновато, сдвинув на затылок шапку-ушанку.
- Пустяки. Спасибо, что пришел! - ответил Юрий, переведя взгляд на Ольгу.
Она стояла, прислонившись к фонарю, притихшая, молчаливая, с тревогой поглядывая в мглистую даль, откуда вот-вот должен был показаться поезд. За поворотом уже Дважды коротко прогудел паровоз. Через минуту оттуда ударила широкая полоса света, и почти сразу в густом белом облаке показалось огромное грохочущее чудище. Ольге стало страшно. Она испуганно отпрянула, но тут же опомнившись, кинулась к Юрию, упала ему на грудь и громко зарыдала.
- Прощай, Оля, прощай, моя милая! - торопливо забормотал он, целуя ее в губы.
- Юра, заезжай к нашим, - отрываясь от него, сказала она. - Сделай это ради Клавочки. Скажи ей, что мамочка скоро приедет за ней. И непременно пиши...
- Хорошо, Оля, напишу! - пообещал он и, постояв мгновение в нерешительности, еще раз торопливо поцеловал ее и побежал к вагону, где его ожидал с чемоданом Берестов. - Ну, Алеша, прощай и ты! - сказал он, по-дружески обнимая его.
- Почему прощай? - спросил Алеша. - Разве мы больше не увидимся?
Юрий не ответил.
Схватив у Алеши чемодан, он забросил его в тамбур и, когда поезд тронулся, с подножки вагона крикнул:
- Оля, будь счастлива! Алеша, смотри за ней!
Берестов помахал рукой, а Ольга, прикрыв варежкой дрожащие губы, заплаканными глазами смотрела вслед поезду. Когда последний вагон скрылся в мглистом вихре, она с такой болью ощутила свое горькое одиночество, что из груди ее вырвался отчаянный крик:
- Алеша, где вы?
- Здесь я, Ольга Игнатьевна! - ответил Берестов, подбегая к ней и беря под руку.
3
Назавтра Ольга не могла встать с постели. Болела голова. Саднило в горле. Измерила температуру и ужаснулась: тридцать девять. Приняв таблетку стрептоцида, опять заснула. Вскоре сквозь сон услышала, что кто-то на кухне хлопнул дверью. Это пришла Ефросинья Ивановна.
- Что с тобой, мамка? - спросила сестра.
- Кажется, ангина!
- Это вчера прохватило тебя, наверно?
- Может быть, - неуверенно сказала Ольга.
- Я, однако, Алексея Константиновича пришлю!
- Не надо, Фросечка. Я ему напишу записку.
- А кушать чего надо тебе?
- Нет, только пить. Поставьте, Фросечка, чайник.
Ольга написала Берестову: "Алексей Константинович, я заболела. Кажется, ангина. Температура тридцать девять. Самочувствие сквернейшее. Отправьте с Фросей пенициллин. И, умоляю Вас, не смейте приходить! А если вздумаете прийти, обижусь! О. И.".
Через час Берестов отправил пенициллин и ответную записку: "Надо бы посмотреть Ваше горло, но не смею, раз не велите. Желаю здоровья. Пусть Фрося побудет с Вами, в больнице останется Катя. А. К.".
Вечером Ольге стало хуже. Температура подскочила к сорока градусам. Она с трудом глотала сладкий чай, который ей давала пить Ефросинья Ивановна. Временами впадала в забытье, металась, бредила. И Фрося решила позвать Берестова.
- Скорее идите, Алексей Константинович, совсем худо ей! - сказала она, прибежав за ним.
Он быстро взял из шкафа ампулу, шприц и, как был в белом халате и без шапки, выскочил из больницы и побежал через дорогу.
Он застал Ольгу в бреду. Разметав руки, откинув голову на подушке, плотно сомкнув глаза, она бессвязно и непонятно для Алеши хриплым, задыхающимся голосом бормотала: "Дедуля, я тону, спасайте меня, спасайте! Там в мешке Юрины тапочки. Нет, я не могу оперировать вашего приятеля! Юра, где Клавочка? Да вы не волнуйтесь, Сергей Терентьевич, никаких шариков у вас не будет!.. Нет у меня старшего брата, дорогой Уланка..."
- Ольга Игнатьевна, пожалуйста, успокойтесь, - умоляюще сказал Алеша, взяв ее горячую влажную руку и нащупывая пульс. - Сейчас сделаем укол, и сразу станет лучше.
Он легким щелчком отбил острый хоботок ампулы, набрал в шприц сизоватую жидкость и ловким уверенным движением ввел иглу под кожу чуть повыше локтя. Ольга сразу успокоилась, перестала бредить, приоткрыла глаза и, не сразу узнав Алешу, несколько секунд безучастно на него смотрела.
- Я только что уезжала куда-то...
- Лежите спокойно, Ольга Игнатьевна. Сейчас вам будет легче, - и плотнее закутал ее одеялом. - И где это вы подхватили такую ангинищу?
Ольга тяжело задышала и, как сквозь сон, далеким голосом спросила:
- Почему вы здесь, Алеша?
Он как можно ласковей ответил:
- Потому что вы больная, а я - врач! - И, к радости своей, заметил, что лицо ее слегка оживилось. - Надо бы посмотреть, что у вас с горлом...
Она попросила пить.
Он поил ее чаем с ложечки, как маленькую, и с нежностью глядел в ее тихие, немного запавшие и, как всегда, влажно блестевшие глаза, не понимая, почему она не велела ему приходить. Потом он мысленно стал ругать себя, что не проявил настойчивости и не поговорил серьезно с Юрием. Во всяком случае, Алеша был уверен, что Юрий скоро вернется, и решительно не понимал, почему так убивается Ольга Игнатьевна. Неужели из-за каких-то там "буковых лесов" дело у них дойдет до разрыва!
Вдруг Ольга сделала рукой слабое, непонятное движение и шепотом произнесла:
- Вот я и осталась одна...
- Вы опять волнуетесь, - сказал Алеша построже. - Заснули бы! Мне, кстати, всегда нравится, как вы говорите больным: "Усните, голубчик, сон самый лучший доктор!" Так давайте, голубушка, усните!