Вспоминая все это, Ольга не сразу услышала, как в Москве - динамик был в другой комнате - часы на Кремлевской башне стали отбивать полночь, и как о чем-то необыкновенном и удивительном, будто впервые, подумала, что в Агуре уже рассвело и над зеленой, в багряной листве, осенней тайгой, над скалистыми сопками встает солнце.
2
Уже заняв свое место в самолете, Ольга не смогла освободиться от чувства робости и внутренне осуждала себя за это: летят же люди и одни, и целыми семьями, с крохотными детьми. Чтобы как-то отвлечься, она стала примерять ремни. Тут явился высокий, плотного сложения моряк с зачесанными назад седоватыми волосами и, поздоровавшись с Ольгой, сел рядом.
- Рано приторочить себя вздумали, - сказал он. - Это при взлете, когда зажжется табло!
- Лечу впервые, прежде ездила поездом, - смущенно призналась она.
- Нет уж, увольте, трястись полных семь суток на колесах, трижды в день ходить через чужие вагоны в ресторан съесть гуляш с подливкой...
Выяснив из дальнейшего разговора, что Ольга врач, он схватил ее руку, сильно потряс:
- Значит, коллега!
Ольга уставилась на него с удивлением - так он не был похож на врача.
- И тоже с Севера? - спросил он.
- С ближнего!
- А я с самого-самого дальнего, - и назвал порт на Охотском побережье.
Тем временем в самолете уже заняли все места и бортпроводница стала рассказывать об ИЛ-62, что этот воздушный лайнер является флагманом Аэрофлота и только недавно, сменив ТУ-104 и ИЛ-18, начал совершать беспосадочные рейсы из Москвы в Хабаровск; что рейс рассчитан на семь часов двадцать минут, а при попутном ветре - ровно на семь! Затем перешла на английский, и так свободно, что даже не понимавшие чужой язык слушали, боясь упустить слово. Были ли англичане в самолете или не были, никто не знал, а японцы были, и, когда бортпроводница закончила, один из японцев как-то странно, одними зубами, улыбнулся и сказал:
- Оцен хорсё! О'кэй!
Зажглось табло, пассажиры пристегнули ремни, гулко взревели моторы. Глянув в иллюминатор, Ольга заметила, что самолет уже оторвался от земли и, слегка качнувшись на вираже, пошел вверх. Она ощутила неприятный гул в ушах, слишком давило на перепонки; морской доктор, - звали его Леонид Иванович, - заметив, как она изменилась в лице, посоветовал пососать леденец, а лучше всего делать частые глотательные движения.
- Спасибо, постараюсь!
Ей и в самом деле от этого сделалось легче, она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Вскоре, когда самолет лег на курс, не стало слышно даже гула моторов, в салоне было уютно, исчезло всякое ощущение полета.
Леонид Иванович спросил:
- Не возражаете, коллега, если я закурю?
- Пожалуйста, курите!
Он выдвинул из подлокотника кресла пепельницу, закурил сигарету и после каждой затяжки рассеивал ладонью дым, чтобы он не попадал на Ольгу.
- Как у вас там на дальнем Севере? - спросила она.
- Природа на Охотском побережье, прямо скажу, дичайшая. Суровые скалы, местами такие высокие, что кажется, прямо из-под облаков отвесно падают в море, и опоясывает их одна-единственная, как ниточка, тропинка. Если с непривычки смотреть вниз - голова закружится. С весны и до осени ходим морем на катерах и рыбацких шхунах. Зимой, хочешь не хочешь, приходится идти по горам, причем поселки рыбаков и зверобоев очень отдалены: до самого ближнего, Нерпичьего, километров двадцать. И вот зимой, среди ночи по радио приходит срочный вызов, скажем, из того же Нерпичьего, и, как на грех, поземка метет, ветер пять-шесть баллов. Идет это врач или фельдшер в кромешной тьме на лыжах, а лицо так и сечет ледяной крупой. До перевала кое-как доберется, а на вершине, глядишь, застанет пурга, да такая, что, оступись, мгновенно сбросит тебя, как перышко, в море. Забыл сказать, - он тщательно погасил окурок, - что медперсонал в основном у нас женский, вчерашние выпускники из института или из фельдшерской школы. На первых порах, понятно, и трудно и страшно, потом привыкают. Да вы, коллега, сами отлично все это знаете, наверно и вам достается?
Он наклонился к Ольге и из-за спины ее посмотрел в иллюминатор.
- Летим над облаками! Если позволите разбудить вас этак в три-четыре часа по местному, увидите сказочную картину, можно сказать, феерию.
- Будить меня не придется, - улыбнулась Ольга, - спать не буду.
Она тоже посмотрела в иллюминатор: купы темно-синих облаков плыли под крылом самолета, а наверху небо сплошь было усеяно крупными звездами.
- Коли вы, коллега, не собираетесь спать, осмелюсь рассказать случай с нашим доктором Норой Даниловной Синичкиной. Это юное создание совершило такой подвиг, что о ней бы гимны петь. К сожалению, ни песен о ней не споют, ни сказок о ней не расскажут. А жаль.
- Интересно, что за случай такой произошел с вашей Синичкиной, что она, как вы сказали, гимнов достойна?
Он опять хотел закурить, но в салоне большинство пассажиров дремали, и Леонид Иванович, подержав сигарету, сунул ее обратно в пачку.
- Начну, пожалуй, с самого начала. Итак, вообразите себе крохотулю: метр пятьдесят ростом, с круглым розовым личиком, пухлыми губами и черными, как две смородины, глазами. Когда я приехал в порт встречать ее, мне, поверите ли, в голову не пришло, что девушка, сидевшая на огромном чемодане едва доставая ногами до земли, и есть тот самый доктор, о котором нам сообщили телеграммой. Брожу туда-сюда вдоль пирса, пассажиры с парохода уже выгрузились и разошлись кто куда, а врача нашего почему-то не видно. Подхожу к девчушке, уныло сидевшей на чемодане, - может, подвезти ее нужно, спрашиваю: "Кого, синичка, дожидаешься?"
Она вскидывает на меня глаза.
"Не синичка, а доктор Нора Даниловна Синичкина!"
"Так это вы, коллега?" - немного растерявшись, спросил я, а про себя подумал: кто же послал эту крохотульку в такую даль, где всю зиму пурга, а летом, что ни день, штормит океан?
"Да, это я, коллега! - отвечает она. - В телеграмме, по-моему, ясно сказано: "Направляется в качестве врача-педиатра Нора Даниловна Синичкина. Прошу встретить и создать условия!"
"Так я и пришел вас встретить!"
"Благодарю за внимание! Я уже добрых два часа сижу на чемодане. За это время пароход успел сняться с якоря и уйти на Чукотку".
"Как только была получена телеграмма, я сразу же и выехал. Давайте ваш чемодан и поедем в поселок".
От пристани до нашего поселка, где расположена портовая больница, часа два езды. Пока мы ехали, Синичкину так разморило, что она притулилась ко мне и заснула. Вдруг на повороте машину дернуло, Нора Даниловна встрепенулась, заморгала сонными глазами.
"Простите, я очень устала. Двое суток море штормило, и я укачалась. Ведь у меня неважно с вестибулярным аппаратом".
Да, подумал я, будет с вами морока, коли неважно у вас с вестибулярным аппаратом, а ведь придется мотаться на катерах и шхунах из бухты в бухту.
"Не возражаете, коллега, - спросил я Синичкину, - если на первое время поселим вас в одной комнате с хирургической сестрой? Мария Савельевна - так зовут ее - очень добрая и заботливая".
Она закивала головой.
"Ну а через годик, когда достроим дом для медработников, предоставим отдельную".
Словом, отдохнув с дороги, Нора Даниловна на следующий день явилась ко мне в кабинет веселая, бодрая, в белом халате и колпаке, в лакированных туфельках на высоком каблуке - чтобы казаться выше ростом - и попросила ввести ее в курс обязанностей.
Стоило мне сказать, что все пять поселков, которые мы обслуживаем, отстоят друг от друга на расстоянии двадцати - сорока километров и добираться туда нужно морем, как лицо маленькой докторши выразило испуг.
"На днях сходим с вами в дальний поселок Тюлений, - сказал я. - Там несколько новорожденных, посмотрите их".
"А почему сходим?" - с недоумением спросила она.
"А потому, что морем не ездят, а ходят".
Она сконфуженно улыбнулась.
"Зимой, когда залив скован льдом, ездим и на собаках и на оленях, а когда и по горам на лыжах".