Особенно пренебрежительно отнеслись к Баху его преемники из Томасшуле. Когда в 1789 году перед ними встал вопрос упорядочения и обновления церковного репертуара, никто и не подумал использовать баховские кантаты из городской библиотеки. Вместо этого начали переделывать для богослужений отрывки из опер Хассе, поставляя духовные тексты вместо светских. Воистину нет пророка в своем отечестве!
Казалось, все ополчилось против Баха. Его вспоминали как отрицательный пример «заумного» и «неестественного».
Ученикам Томасшуле внушалась мысль о его «неотесанности». Из сочинений его в то время знали только клавирные пьесы, в основном «Хорошо темперированный клавир». Они считались хорошим педагогическим репертуаром без претензии на какую-то особенную глубину.
Даже могила великого композитора затерялась. Его похоронили рядом с церковью Святого Николая, да и забыли за ненадобностью. Оно и понятно. Анна Магдалена умерла, дети разъехались. Никого не интересовал давно умерший кантор Томасшуле. Останки Баха нашлись уже после возрождения его творчества в 1894 году при реконструкции церкви. Их изучили и перезахоронили примерно на том же месте. Там могила Баха просуществовала до Второй мировой войны, пока церковь не разрушилась в результате бомбежки. С наступлением мира гроб с останками великого композитора был найден и перезахоронен в Томаскирхе с почестями, какие показались бы совершенно невероятными и неуместными в первые десятилетия после смерти композитора.
А как могло еще воспринять Баха поколение, носящее в своем сердце революцию? Смены эпох всегда отмечены бурным всплеском новаторства в искусстве. Историческая память и чутье не в чести у новаторов, живущих уверенностью в непрерывном прогрессе. Достижения высокой полифонии прошлого они объявили «безнадежно устаревшими». Отныне истиной стала «естественность», выражавшаяся в милых салонных пьесках. Лучше всего их писал самый «неблагодарный» и «беспринципный» из сыновей Баха — Иоганн Кристиан. Он-то и стал самым модным композитором Европы, правда, на короткий промежуток времени.
За кротостью «естественности» и здравым смыслом рационализма скрывалась гильотина, свирепствующая почти пять лет и уничтожившая много «безнадежно устаревшего». В число последнего чуть было не попал знаменитый Нотр-Дам де Пари…
Вспомним здесь о нашей Октябрьской революции. Она сопровождалась еще более безудержным новаторством и призывом «сбросить классиков с парохода современности». Впрочем, удивительно здесь другое: как удается шедеврам переживать тяжелые времена, всплывая из пучины небытия?
Стоит согласиться с Воландом: рукописи действительно не горят.
Глава вторая.
ИЗ ПУЧИНЫ ЗАБВЕНИЯ
В биографии любого человека можно проследить две линии. С одной стороны внешние исторические обстоятельства времени и места. С другой — «человеческий фактор» — встречи, связи, отношения. Второе, несмотря на кажущуюся незначительность по сравнению с первым, часто перевешивает. У некоторых имеются посмертные биографии. Занимательные и поучительные истории превращения в классиков.
Как Баху удалось «пробиться» сквозь дым пожаров, стук гильотины и стать своим в совершено изменившемся мире? Что спасло многочисленное баховское наследие от исчезновения в эти смутные полвека? У его нот было много шансов сгинуть и затеряться, но чаще всего их чудесным образом спасали, и в итоге погибло не так уж много.
Часть кантат и «Страсти» передала в магистрат Анна Магдалена, когда, овдовев, просила чиновников о помощи. Огромную часть наследия поделили между собой старшие сыновья. Но если Филипп Эммануэль обращался с нотами крайне бережно, то его старший брат Вильгельм Фридеман опустившийся после смерти отца, пропивал и терял бесценные рукописи. В итоге почти вся Фридеманова доля перешла к почитателю Иоганна Себастьяна графу Фоссу.
Но одно дело — рукописи, лежащие немым грузом. И совсем другое — полноценная жизнь музыкальных произведений, исполняемых на сцене. Как же Баху удалось не перейти в разряд «мертвых языков»?