Неизвестно, удовлетворило ли начальство просьбу Иоганна Себастьяна, или тому пришлось заказывать доску за свои деньги. Вскоре, однако, композитору пришлось вновь тревожить магистрат. На этот раз понадобились ящики для тех же скрипок. Во время одного из больших праздников, когда между двумя церквями метались и хор и оркестр, зарядил проливной дождь. Защитить от влаги инструменты было нечем. С каким отчаянием, должно быть, молились оркестранты о временном прекращении небесного потопа! Скорее всего, Бог услышал их молитвы…
Бах просит ящики, «чтобы не слишком повредить инструменты при перевозке их из одной церкви в другую». Между строк послания — горечь, испытываемая музыкантом. Скрипки будут повреждены в любом случае, лишь бы уберечь их от окончательной гибели.
Представим, насколько утомляли композитора эти нескончаемые досадные мелочи. То гвозди, то охрипшие и чесоточные певцы. За певцами к тому же приходилось следить. Частенько, перебегая из церкви в церковь, они успевали налакаться вина в ближайшей лавочке.
И ожидаемый престиж музикдиректорской должности все время проседал то тут, то там. От Баха требовали качества музыки, но не желали идти навстречу. Даже отказались освободить солистов от вредного для певческого голоса уличного пения. А от них зависела огромная часть впечатления в кантатах и ораториях.
Между тем университетские богослужения, с гораздо более благозвучным студенческим Collegium Musicum, по-прежнему оставались неподвластны музикдиректору. Этот факт страшно раздражал его. Как мы помним, он даже написал жалобу курфюрсту, которая осталась без ответа. Но Бах не успокоился, продолжая требовать: «… чтобы была восстановлена полная плата за старое богослужение со всеми причитающимися мне акциденциями». На второе письмо композитора властителю последовала реакция. Из министерства дрезденского двора к университетскому начальству пришло предупредительное письмо. 31 декабря 1725 года, невзирая на предпраздничную дату, Бах пишет Фридриху Августу в Дрезден в третий раз. Через некоторое время в университете начинаются проверки. Всплывает много интересного.
Во-первых, предшественник Баха, оказывается, потратил много сил, чтобы сохранить свое влияние в университетской церкви, и в конце концов даже согласился проводить воскресные богослужения бесплатно. За рядовые службы отвечал Гернер. Но после смерти Кунау чиновники, посчитавшие Баха никчемным середнячком, под шумок отдали всю работу Тернеру, хоть это было совершенно незаконно.
Во-вторых, существовал обычай, подкрепленный старинными королевскими постановлениями. Согласно ему университет обязывался платить кантору Томасшуле эти несчастные 12 гульденов, о которых писал курфюрсту Бах. На оба этих пункта университету указали со всей строгостью.
Обращение к столь высокому начальству не добавило симпатий Иоганну Себастьяну, которого и так-то не слишком любили в Лейпциге, считая довольно средним музыкантом со скандальным характером. Но своего он добился хотя бы наполовину. Теперь кантор Томасшуле отвечал за праздничные богослужения в университете. За рядовые — все тот же ненавистный Гернер, упомянутый в донесении курфюрсту.
Время от времени в университете происходили академические торжества, для которых тоже требовалось музыкальное сопровождение. Бах имел право писать и подбирать музыку для этих мероприятий. Такое же право осталось и у Гернера. Но по личным причинам его предпочитали нашему герою. Счастливый соперник служил университетским музикдиректором и был, что называется, «своим человеком».
Осенью 1727 года умерла курфюрстина Христиана Эбергардина, и двор заказал Баху музыку для исполнения в университете. Композитор написал «Траурную оду», но руководство университета стало требовать у посланника курфюрста передать заказ Гернеру. Считая себя борцами за справедливость, они напомнили о том, что Бах как городской музикдиректор «не рекомендуется» к исполнению в университетской Паолиненкирхе, поскольку там имеется свой музыкальный руководитель.