Когда у четы Альтниколей в октябре 1749 года тоже родится первенец, его опять-таки нарекут Иоганном Себастьяном — в знак любви, даже восхищения, к его деду. Тот стал крёстным своего внука и ездил в Наумбург на крестины. К несчастью, новорождённый умер через две недели.
Несмотря на семейные радости, 1749 год прошёл под знаком тревоги и новых огорчений. Конечно, композитор продолжал работать и отделывать «Мессу си минор», которой так дорожил, — это был случай углублённо поразмыслить над пассажами «Credo», в которых говорится о смерти Христа и вере в Воскресение. Его занимает гравировка «Искусства фуги», к которой приложит руку юный Иоганн Кристоф. Однако Баха продолжает тревожить ухудшение зрения. Он слепнет и уже не справляется со своими профессиональными обязанностями. Пусть он сейчас может опереться на учеников или родных, но так не будет продолжаться долго. Случись беда — что станет с Анной Магдаленой и детьми? Иоганн Кристоф скоро получит место, возможно, в придворной капелле Бюкебурга. Но в доме ещё остаются взрослая до сих пор незамужняя дочь Катарина Доротея, больной Готфрид Генрих, четырнадцатилетний Иоганн Кристиан, двенадцатилетняя Иоганна Каролина и малышка Регина Сусанна, которой всего восемь лет. Понимая, как тяжек этот груз, супруги Альтниколь примут к себе Готфрида Генриха, и он будет жить у них до самой смерти.
Зрение ухудшается, Баху трудно писать. Сохранился последний автограф Баха, от 7 мая 1749 года, на квитанции о продаже фортепиано.
В том же месяце раненый лев снова показал зубы: он не утратил способности спорить и возражать. Поставив под вопрос место музыки в преподавании, которое он считал чрезмерным, Иоганн Готлиб Бидерман, ректор из Фрайберга, возродил старый спор, в котором кантор яростно противостоял молодому ректору Эрнести. Под предлогом музыкального представления учеников гимназии по случаю годовщины Вестфальского мира Бидерман опубликовал школьную программу, отражающую его точку зрения. Решил ли Бах, что это камешек в его огород? Во всяком случае, смолчать он не мог, но попросил ответить за него одного из собратьев по обществу Мицлера — Иоганна Кристофа Шрётера, обязавшись составить текст для опубликования в журналах. Да, но когда ответ вышел, Шрётер почувствовал себя преданным, поскольку опубликованный вариант оказался гораздо более критическим в отношении Бидермана. А намёк на «заросшие грязью уши» ректора, не способного наслаждаться музыкой, уже ни в какие ворота не лез…
На взгляд Шрётера, Бах уж слишком разошёлся. Однако тот отвергал обвинения, уверял в своей искренности и отрицал всякую манипуляцию. Что же произошло? Кто-то злонамеренный исказил исходный текст? Как бы то ни было, кантора заподозрили в бесчестном поведении, и Маттезон из Гамбурга поспешил подтвердить эти обвинения. Сделанного не поправишь. Хотя это дело и не приняло такого размаха, как предыдущие «войны», завершилось оно неприятно и бесславно.
Однако всё это пустяки по сравнению с последним унижением, ударом, которым доконали Баха. Видя, что здоровье его ухудшается, городской совет не стал щепетильничать. А вдруг он умрёт? Надо поскорее принять меры. Уже в мае 1749 года магистраты начали подыскивать нового человека на место кантора. Новость разлетелась быстро, за место начали драться, даже политическое давление было пущено в ход. В июне граф фон Брюль, первый министр саксонского курфюрста, надавил на городской совет, чтобы тот назначил его протеже Готлоба Харрера (1703–1755), дирижёра его домашней капеллы. Магистратам было некуда деваться: 8 июня соискателю — довольно посредственному музыканту — назначили прослушивание в таверне «Три лебедя». В общем, к смерти Баха подготовились, замену ему нашли.
Баху пришлось стерпеть это последнее оскорбление, полнейшее отсутствие деликатности. Но для него свет уже погас.
Настала тьма.
«ОСТАНЬСЯ С НАМИ, ПОТОМУ ЧТО ДЕНЬ
УЖЕ СКЛОНИЛСЯ К ВЕЧЕРУ…»
1750
Настала тьма. Первородная тьма, но и Страстная ночь. Мрак страданий, потёмки, но и ожидания света, обещанного после смерти. Вспоминал ли Бах в последние месяцы своей жизни какие-нибудь из своих произведений, посвящённые переходу в мир иной? Начиная с кантаты «Погребальное действо» («Actus tragicus») в начале «Траурной оды», и в других многочисленных кантатах, воспроизводящих трагические моменты страстей, витает мысль о смерти — навязчивая, но не пугающая. «Приди, о сладкий смерти час» — кантата BWV 161 призывает с безмятежностью принять этот последний миг. «С меня довольно» («Ich habe genug») — говорится в арии из кантаты BWV 82а на праздник Сретения Господня, которая возвращается к «Ныне отпущаеши» старика Симеона, увидевшего младенца Иисуса, принесённого в храм: