У Алеши сперло дыхание.
— Как же это — казненного?
Фома Исаич досадливо передернул плечами:
— Чего же тут непонятного?.. Был, скажем, какой-нибудь удалец, буйная головушка. Запела душа про волю. Ну и пошел, стало быть, против царя. А его хвать да на суд… Именем государь-императора к смертной казни, значит… Тишком удавят да тишком и на кладбище. Исстари так… Только раньше головы срубали, а нынче вешают…
— Живых людей?!
— А то каких же? Чудак ты, ей-богу! — Фома Исаич сердито фыркнул. — Люди, брат, дешевое дело. И человек — зверь…
— Царь — зверь! — выпалил Алеша.
Водометов испуганно оглянулся:
— Ты смотри… Из-за тебя еще пропадать! Не болтай никому об этом. Тюрьма!
Но, заметив, что Алеша расстроился не на шутку, примирительно сказал:
— Эх, Алеха! Житьишко наше такое. Меньше знаешь — больше спокою!
И, с тоской глянув на закопченные ходики, тяжело вздохнул:
— Хоть бы Ерема скорей приезжал…
Не чуя под собой земли, спешил Алеша домой. Над слегка поблескивающей рекой вставала желтая луна, мало отличавшаяся от тусклых городских фонарей. Кое-где над торфяной низиной уже качались седые зыбкие полоски тумана. Разговоры Фомы Исаича, его планы казались Алеше нестоящими, никчемными, — всё заслонила незабываемая картина: телега, солдат на облучке, гроб с повешенным, провожатый с мочалистыми бакенбардами…
«Тишком удавят да тишком и на кладбище — с содроганием вспоминал он слова Фомы Исаича. Вот и лови тут рыбку».
От этих мыслей его даже поташнивало.
К полуночи добрался он до своей хибарки. В занавешенном окошке виднелся свет. Алеше почему-то сразу стало легче. «Читает батя», — подумал он.
Но отец не читал. Сидя на постели, отец курил, а на столе перед ним был рассыпан ворох спелых яблок и лежало еще что-то съестное. В прокуренных густых усах его пряталась улыбка.
— Что так долго, сынок? А у меня, вишь, друзья нашлись — вспомнили старика, проведали с получки. Сами живут не ахти как, а вот гляди ты… На завод тебя определить обещались. Нехитрое, говорят, дело: сунуть знакомому мастеру пятерку в зубы — и вся недолга. Это, говорю, и сам знаю, да где пятерку взять? Опять же на текстильную мальца не пущу, а на заводах таких знакомств не имею. Ладно, говорят, как-нибудь устроим паренька… Да ты, чай, голоден? Бери, ешь, — кивнул он на стол.
— Не хочется, батя, — устало ответил Алеша. — Спать хочу. Умаялся…
Но почти до самого утра он не мог уснуть.
Приятели отца исполнили свое обещание. Через два дня они дали знать о «местечке» на Металлическом заводе. Требовалось только пойти к мастеру Агапушкову «на поклон».
— Пойди, представься ему! — говорил отец. — Да не забудь имя, отчество: Василий Парфеныч…
Агапушков жил в центре города, на Ямской. Долго добирался сюда из-за Невской заставы Алеша. Улица начиналась за пятиглавой церковью и рынком — узкая, длинная, хмурая от пыли и голого булыжника. Четырехэтажный каменный дом удалось разыскать без труда, но на одной из площадок лестницы Алеша нерешительно остановился. Он забыл номер квартиры, а перед ним были две двери: справа и слеза. В которую звонить? После некоторого размышления Алеша дернул за ручку звонка левой двери. За дверью послышались быстрые, легкие шаги, она открылась, и юноша увидел лысоватого человека в сюртуке.
— Вам кого, дружок?
Прищурясь, незнакомец дружелюбно рассматривал Алешу. Думая, что перед ним сам мастер, но все же не желая попасть впросак, Алеша сказал:
— Мне Василь Парфеныча, господина мастера!
— Тогда вам нужно звонить вот сюда, — человек указал на соседнюю дверь.
Смущенный Алеша дернул звонок у соседней двери. Ее открыла девушка со щеткой в руке.
— Василь Парфеныча? — Девушка недоверчиво оглядела Алешу с ног до головы. Бахчанов назвал себя.
— Малость погоди, — девушка захлопнула дверь. Минуты через три она открыла снова.
— Велено обождать на кухне.
Осторожно ступая по болгарскому коврику, Алеша прошел за ней на кухню. Здесь снял шапку и виновато улыбнулся:
— А я забыл номер и дернул к вашим соседям…
— Завсегда путают, — ворчливо заметила девушка. — Иной идет к адвокату, а звонит к Василь Парфенычу, или идет к нам, а брякнет непременно к адвокату.
— К какому адвокату?
— Да который супротив нас. Ульянов. К нему много ходят, — обиженным тоном заключила девушка и стала перетирать посуду.
На кухню вышел мужчина лет пятидесяти, в клетчатом халате. Волосы на его голове лоснились от масла. Зажав в кулак свою козлиную бороденку, он спросил: