Со следующего дня отношение многих молотобойцев к Алеше изменилось. Он уже не слышал обидное «шкет» или грубое «Лешка». Взрослые рабочие называли его по фамилии и вообще стали относиться к нему как к давнему товарищу.
Через несколько дней Алеша получил свою первую «получку», всего четыре рубля, из которых мастер по непонятным причинам высчитал сорок пять копеек. Сунулся было Алеша в контору за разъяснениями, — прогнали: «Без вас тут дела по горло, а вы с копейками лезете!»
Глава третья
ТАНЯ
Подошла зима. Падал снежок, серебрил оголенные ветви чахлых обдымленных осин на черных улицах заставы.
Алеша радовался новому времени года и своим смутным юношеским мечтаниям, полным трепетного ожидания чего-то нового и счастливого.
Как-то раз в субботу, после гудка, Антил, умываясь из кадки, стоявшей в кузнице для обрызгивания ковочного угля, сказал:
— Бахчанов, погоди! Сегодня нам с тобой надо сходить кое-куда.
— Спешу я, Антип Никифорыч… Батя дома голодный, — возразил Алеша. — А куда идти-то?
— К купцу Морошникову.
Алеша не сразу вспомнил, кто такой Морошников и зачем к нему надо идти.
— Ты что же, — забыл, как в трактире записывался на кулачную потеху? — напомнил Антип. — Или теперь испужался и слово сдержать не хочешь?
Алеше и впрямь не хотелось драться, но отказаться было неловко.
— Айда сначала ко мне, — сказал Антип. — Одежонку сменю.
Он жил в рабочей казарме, неподалеку от завода. Алешу трудно было удивить картиной нужды и нищеты, но казарма эта удивила его. Тесные, сырые, с затхлым, нездоровым воздухом помещения были сплошь уставлены многоэтажными открытыми нарами. Только кое-где виднелись ситцевые пологи. Пробираясь боком в узком проходе мимо торчавших с нар босых ног, Алеша сказал:
— И как вы тут живете, Антип Никифорыч?
— Так и живем! — равнодушно ответил тот.
Он с привычной ловкостью забрался на нары, придвинул к себе сундук и на виду у соседей и соседок стал переодеваться. Поверх зеленой рубашки он надел черный жилет, затем достал новые сапоги. Алеша посмотрел на свои опорки. Переодеваться ему было не во что. Не заходя домой, он отправился с Антипом к Морошникову.
По дороге Антип провожал завистливым взглядом надменных лихачей, затянутых в тугие армяки. А у самых ворот у него вырвалось:
— Эх, скопить бы деньжат на собственного рысака — стал бы, кажется, и я извозным промыслом заниматься. Выгода!
— Какая же?
— Ха! Не знать какая. Да самая наижитейская! Тому живется, у кого денежка ведется. Смыслишь аль нет?
— Не мудрость. А только ума на деньги не купишь, Антип Никифорыч. С деньгами и дураку можно жить. Только что это за жизнь с темной головой?
Антип насупился:
— Ты эту умственность брось. Доведет она тебя до ручки…
Им пришлось долго ждать на холодной лестнице. Прислуга не впустила даже в прихожую квартиры. Алеша сердито размахивал руками, чтобы согреться.
— Ничего, — косясь на приятеля, успокаивал Антип. — На то он и барин, чтобы мы ждали…
Наконец открылась дверь и показался низенький, толстенький человек в накинутой на плечи енотовой шубе.
— Сам хозяин, — шепнул Антип.
— Здорово, мастеровые! — весело сказал купец.
— Наше почтение вам, Нил Саввич, — ответил Антип, низко кланяясь.
Алеша стоял прямо и с любопытством смотрел на румяного купца с аккуратно подстриженными, точно приклеенными усами и бородкой.
— Это ты, — обратился Морошников к Антипу, — у меня позавчера был?
— Я, Нил Саввич.
— Ну-с, так вот, ребята… Хочу я в нонешнем году, чтоб стенку возглавляли одни молотобойцы — супротив прядильщиков да ткачей.
— Как! — вырвалось у Алеши. — Разве мы не Афоньку Бурсака бить будем?
Морошников, нахмурясь, остановил на нем свой взгляд:
— Ишь ты… Резвый!
Антип помялся и виновато пояснил:
— Мы, Нил Саввич, уже встречались с этим самым Афонькой…
— Афанасием, — строго поправил Морошников.
— С Афанасием, — повторил Антип. — И вот мой подручный чуть было не вздул его…
Купец недоверчиво покачал головой:
— Что-то вы мне заливаете, мастеровые…
— Вот крест! — божился Антип.
— А нуте-ка, постойте…
Морошников, чем-то недовольный, ушел в квартиру.
— Что это он? — спросил Алеша.
— Ума не приложу, — ответил в раздумье Антип. — Видать, Афонька о себе большую славу раздул… Любимчиком, что ли, стал…