Густой румянец залил смуглые щеки молодой женщины. Свобода? Это правда? Но какой ценой? Что за тенета расставляет этот странно вежливый враг?
Вспомнив, как Бахчанов наставлял держаться на допросах, она сказала:
— Свобода человека должна быть подлинной, без оговорок. Никакими письменными заверениями я не могу связать своей свободы.
— Ну вот-с, и вы тоже обижаетесь, как и мои любимицы, — заворчал Кваков. — А устное заявление дадите?
— Между письменным и устным согласием я не вижу разницы.
— По существу, конечно, никакой, — морщась, согласился он. — Однако как же позволите вас понимать? Вы, стало быть, все-таки будете прямо или косвенно (а эти понятия равнозначны) принимать участие в деятельности, для нас враждебной. Не правда ли?
— Я ни в чем не виновата, и вы сами с этим только что были согласны, — отвечала она, выдерживая его неподвижный взгляд.
Кваков зябко потер руки, опустил глаза и в раздумье пожевал губами. Потом поднялся и, как бы борясь с обуревающими его противоречивыми размышлениями, стал медленно прохаживаться по сумрачной комнате. Впрочем, думать ему сейчас было не о чем. План им был заранее продуман, а распоряжения уже отданы.
— Хорошо же, сударыня, — сказал он, вновь заходя за стол. — Так и быть. Решусь. Во имя человеколюбия решусь на неслыханную меру в моей практике и приму на себя всю ответственность. Не буду вас понапрасну задерживать, да признаться, я и сам спешу отсюда пораньше выбраться, — он подвинул к себе коробку с куклами, — у моих канашек сегодня день рождения, — он нажал кнопку звонка. Вошедшему чину Кваков торжественно сказал: — Эта женщина подлежит освобождению. Верните ей все ее вещи и сегодня же отпустите. Всех благ, сударыня.
Он поклонился Ларе, как ей показалось, с загадочной усмешкой и взял под мышку обе коробки с куклами.
Валил густой снег. Лара шла по Александровскому проспекту. Ей все еще думалось, что она находится в тюрьме. Нет стен, нет стражи, хотя есть чьи-то всевидящие глаза. Они следят за каждым ее шагом, жестом, поворотом головы, может быть, выражением лица. Это ощущение обострилось с того момента, как она увидела среди прохожих идущего за ней человека в сером пальто. Он следовал неотступно, и едва она вошла в булочную, он остановился у витрины и стал смотреть через окно. Когда Лара сделала попытку направиться к нему, он уклонился от встречи и, перейдя на другую сторону улицы, остановился и стал стряхивать с себя снег.
Лара быстро свернула в соседний переулок. Теперь ее внимание привлекла какая-то женщина с узелком. Она шла на расстоянии всего десяти-пятнадцати шагов. Когда Лара остановилась у афишной тумбы и сделала вид, что читает, прохожая с узелком стала поправлять шнурок на ботинке. А еще через минуту среди толпы вновь замелькала фигура в сером. "Нет, я не галлюцинирую, — думала Лара, — подручные "милосердного" Квакова следуют по моим пятам". Она намеренно не заглядывала в те кварталы, где жили знакомые ей люди или где, по ее предположению, могла встретиться с Алексеем. Она исходила несколько улиц, потеряла из виду женщину с узелком и неизвестного в сером пальто, но не успокоилась. Лара была уверена, что на смену им пришли другие агенты и продолжают скрытую слежку. Все время думая о Бахчанове, она боялась нечаянно привести за собой полицию.
До поздней ночи Лара, как только могла, заметала следы. Она колесила по городу, переходила с конки на конку, забегала в чужие парадные, дворы. Выбившись из сил, голодная и продрогшая, стала искать пристанища, хотя не была полностью убеждена в том, что избавилась от преследования. Куда же идти? В кафе? Но в сумочке не было даже мелкой монеты, чтобы заказать стакан кофе. Забежала в свечной магазин. Там топилась печь, и от нагретой заслонки шло благодатное тепло. Чуть отогрелись колени, потеплели пальцы в тонких перчатках. Увидев в зеркальце свое побелевшее ухо, стала торопливо растирать его. Минутами хотелось плакать, как в детстве, когда случалось, что старшие подружки-шалуньи вдруг прятались, оставляя ее одну в темной комнате. Но годы испытаний научили ее превозмогать минутные слабости, владеть собой при любых обстоятельствах.
Приказчик магазина смотрел на нее не то с сожалением, не то с любопытством и этим взглядом как бы говорил: "Грейтесь, я разрешаю, ведь вы такая интересная". Ей стало не по себе, и она выскользнула на улицу. Холод показался еще более нестерпимым. И тут Лара вспомнила одно из одесских писем Магданы, в котором та упоминала о своем желании переехать в Петербург. Здесь "озургетская девушка" полагала временно остановиться у одной из подруг по консерватории. Лара знала адрес этой малознакомой ей соученицы и с отчаяния решилась туда пойти…