Зимним вечером Бахчанов устало брел по петербургским улицам. Утром он должен был выступить с докладом на нелегальном собрании солдат-большевиков Измайловского гвардейского полка, но выступление пришлось отменить: верные люди предупредили о засаде жандармов. Не состоялось и намеченное свидание с уцелевшими представителями комитета разгромленной кронштадтской военной организации: за день до этого они были схвачены охранкой и немедленно преданы военно-полевому суду. Эти неудачи взволновали Бахчанова и омрачили его.
Когда стемнело, вспомнил: надо позаботиться о ночлеге, хотя об этом он беспокоился гораздо меньше, чем о судьбе Лары. Где она? Неизвестно. Там, где предстояло встретиться с ней, ее не оказалось. Заныло сердце. Неужели Лара тоже арестована? С этой мыслью он допоздна бродил по улицам, голодный и озябший. Где же на ночь приклонить голову? Он помнил несколько конспиративных квартир. По двум первым адресам он никого не нашел. Остерегаясь провала, там товарищи съехали с квартир. В третьем месте жил карамельщик. Он когда-то охотно давал ночевки нелегалам.
— С какого света, Алеха? — хмуро спросил он Бахчанова.
— С того, который существует.
— Знаю. А все-таки, как думаешь дальше жить? Уж не снова ли агитировать?
В тоне хозяина квартиры Бахчанов почувствовал неладное.
— Странно как ты ставишь вопрос, Гордей, — сказал он.
— Ничего странного, Алеха. С агитацией больше не лезь. Обругают. Набастовались — наголодались. Из за этих самых черных списков поневоле пойдешь на Александровский рынок держаной обувью торговать.
Первым движением Бахчанова было подняться, хлопнуть дверью и покинуть этого человека. Но, осилив нетерпение, он вступил в разговор. Часа полтора они спорили, и трудно было сказать, убедили ли Гордея доводы Бахчанова, или нет. Карамельщик ушел к соседу играть в карты, недовольный тем, что разбередил свою совесть. Бахчанов вычеркнул из предполагаемого списка убежище у Гордея и не остался у него ночевать.
Другая явка находилась где-то на Черной речке, в одной знакомой семье деревообделочника. Разыскав двухэтажный дом, Бахчанов быстро поднялся по скрипучей лестнице. Звонить или стучать в дверь не пришлось. Она была не заперта. Это удивило его. Он вошел в едва освещенную кухню.
Старая женщина разжигала керосинку. Узнав Бахчанова, она испуганно прижала обе руки к груди.
— Здесь тебе опасно, — предостерегала она его. — Они увезли моего мужа, заставили скрыться сына. Они велят мне держать двери открытыми…
Стиснув зубы, Бахчанов прислушался: по скрипучей лестнице кто-то быстро поднимался, стараясь не стучать сапогами.
— Это они! — с тоской пробормотала женщина и прижалась к темному углу.
Бахчанов непроизвольно протянул руку к плите и, нащупав холодный утюг, схватил его. В состоянии внезапной ярости он бросился на площадку лестницы.
Даже после слабого света кухни темнота на лестнице показалась еще гуще. Впереди вспыхнула тоненькая струйка карманного фонаря, блеснули пуговицы полицейской шинели и кто-то злорадно сказал:
— Бей его под жабры, если забрыкается.
— Назад! — крикнул он и поднял над головой руку со сжатым в ней утюгом. — У меня бомба!
Ошарашенные "чины" замерли на середине лестницы. Фонарь погас. В наступившей тишине только гремел голос Бахчанова:
— Жизни своей мне не жалко, но и вашей не пощажу. Считаю до трех…
Он не успел договорить фразы, как враги кубарем скатились по ступенькам. Не теряя лишней секунды, Бахчанов бросился вслед за ними и, не давая возможности устроить западню, тоже выскочил на темный двор. В общей суматохе никто не заметил, как он в несколько прыжков домчался до штабеля дров и, скрывшись за ним, исчез в темноте.
Некоторое время Бахчанов блуждал среди сараев и сугробов, пока не выбрался к Лесному. Чтобы согреться, завернул в какую-то чайную. Здесь шумел разноголосый говор и никто не взглянул на перезябшего человека.
Бахчанов сидел без копейки в кармане и, положив на пустой столик покрасневшие кулаки, думал только об одном: как спастись от грозящих ему засад? Эта мысль сейчас захлестывала все, даже шевельнувшееся сомнение: а может ли он жить только одной заботой о свой личной безопасности? Слов нет, он должен стараться не попасть в лапы охранки, поскольку личная свобода — первое условие деятельности революционера. Но главное, однако, в том, что даже в самых грозных условиях надо продолжать борьбу с реакцией. Порой ему казалось, что силы оставляют его. Подкрадывающуюся слабость он старался объяснить расшатанными нервами, хотя отлично понимал, как опасно поддаваться даже минутному отчаянию.