— Ну, а как с четвертым классом?
— В позапрошлый декабрь ходил с нашими заводскими слесарями на Николаевскую дорогу рельсы разворачивать, чтоб войска не смогли проехать в Москву. Да, вишь, ненадолго их удержали. Но скажу тебе: как пришло лихолетье, так и уйдет. С нашей, конешно, помощью. А пока нам бы главнее всего сберечь вот таких, как ты, — честных, светлых, смелых, радеющих за рабочий народ. А там уж, думаю, все устроится. Как это называется с твоей ученой партейной точки?
— Сохранить партию — первейшая задача, Исаич.
— Вот! И мы, беспартейные, так думаем. Слушай далее (а чего скажу не так — перебей). Ежели сейчас нашему брату палить по царским хоромам нет никакой возможности, да и условий таких нет, так ведь придет же когда-нибудь такой час, когда пойдем войной на анафемовы порядки Романовых. Правильно говорю?
— Не спорю.
— А пойдем-то не по-гапоновски, не с голыми руками. Кумекаешь?
Бахчанов утвердительно кивал головой, радуясь неиссякаемой бодрости и преданности революции этого простого питерского пролетария.
— Теперь смотри сюда, Ляксей, — и Водометов показал вырытую под полом яму.
Здесь в сухих стружках лежали обмазанные машинным маслом новенькие револьверы и пачки патронов к ним. Мало того, Фома Исаич признался, что в выдолбленных им бревнах халупы хранится несколько штук винтовок системы Манлихера. Принадлежали они одной расформированной заводской дружине. Риск был немалый, но старый прядильщик очень гордился своей ролью "арсенальщика".
— Пусть лежит. Хлеба не просит, — говорил он, — а народу еще понадобится. Как-то тут встретил в питомнике одного профессора. Ученый он, да все больше по погодам, и натуралист известный. Ты, может, слыхал про него. Кайгородов, вот как его фамилия. Здрась-те, говорю, Дмитрий Никифорыч. Туго приходится вашему зеленому царству при этаких-то морозах. Спит оно… А он мне: "И пусть спит. Оно ведь заготовило все необходимое для своего весеннего пробуждения". Это он сказал про природу. А я перевел на свой лад. И смотри, какой смысл, Ляксеюшка! Ведь и наша революция исподволь копит все необходимое для своего пробуждения. Смекаешь?
— Смекаю. Мы в свою весну верим, Исаич. Если бы наша работа не приносила нужных результатов, скажи: что бы заставило нас с тобой рисковать своей свободой и жизнью?
— Истинная правда, Ляксей.
От Водометова Бахчанов узнал о судьбе некоторых знакомых рабочих, в том числе и о Филате Хладнике, угнанном на каторгу. Семья его по-прежнему бедствовала за Нарвской заставой. Жена Филатова разделила участь большинства путиловских рабочих, уволенных черносотенной администрацией, и сейчас тщетно подыскивала себе работу.
— Отвез Хладникам мешок картошки, — рассказывал Водометов. — Голодает детвора-то.
В тот же вечер в хижину Фомы Исаича пришло пять человек.
Один из них, молодой рабочий с "Айваза", явился с молоденькой женой, тоже работницей. За участие в стачке молодожены попали в черный список и нигде не могли получить работы. Голодные, без средств к существованию, тщетно искали они работы, пока в какой-то захудалой типографии, "гвоздилке", юноше не удалось устроиться стереотипером. В мрачном подвале, лишенном достаточного света и вентиляции, при температуре свыше тридцати градусов жары, юноша дышал ядовитыми испарениями расплавленного гарта. Однако получение даже такой работы он считал удачей. Но дня через три туда явился мастер с бумагой в руках и молча показал жестом на дверь. Зловещий черный список преследовал и тут. Снова для молодоженов начались скитания в поисках куска хлеба.
Водометов подкармливал бедствующую чету.
Среди гостей Фомы Исаевича был еще товарищ, которого рабочие механического завода послали защищать свои интересы в профессиональный союз. Но столыпинские разбойники произвели набег, разгромили помещение союза, ободрали стены, вывезли книги, запечатали двери и увезли с собой казначея союза.
Фома Исаевич усадил всех гостей за тесный стол, высыпал перед ними из чугунка печеный картофель.
— Ешь с голоду, люби смолоду! — ободрил он шуткой молодоженов. Те невесело рассмеялись. За столом вспомнили: сегодня последний день старого года. Что-то принесет новый? До сих же пор вести приходили мрачные. Каждый день аресты, облавы, смертные приговоры. В одном месте судили деятелей военной организации при Центральном Комитете РСДРП, в другом — всю социал-демократическую фракцию Государственной думы.