Хозяева квартиры обращались к нему с какими-то словами, очевидно приглашая к столу. Кто-то на радостях даже завел граммофон. Из аляповатой розовой трубы вырвался шипящий разгульный голос:
Бахчанов сел. Ликующий свет для него мгновенно исчез, а радость смыло с души черной волной тревоги. Он понял все и теперь смотрел на Лару остановившимся взглядом. В ее глазах он читал невыразимую тоску. "Неужели правда? А может быть, ей только кажется? Может, виноваты нервы? Во всяком случае ради ее душевного спокойствия уйду. Переночую у Исаича…"
Не прикасаясь к угощению, он поднялся из-за стола. Одна из женщин остановила бег граммофонной пластинки. Стало тихо.
— Прощайте, — сказал Бахчанов недоумевающим хозяевам, — я должен уйти.
— Куда? Постой. Я тоже, — Лара порывисто направилась вслед за ним. Он сдержанным жестом остановил ее:
— Оставайся пока тут. Я скоро… — и, целуя ее в щеку, шепнул: — Пришлю записку…
В это время тихо продребезжал звонок. Хозяева квартиры и Магдана обменялись быстрыми взглядами. Бахчанов стиснул челюсти и оглянулся на черное окно. "Кажется, Лара права".
— Это дети, — неуверенно пробормотала Магдана. Однако никто не поднялся с места. Все смотрели на Бахчанова. Лара закусила губу, чтобы не разрыдаться. В том, что звонят не дети, а "они", у нее не было никаких сомнений. Ведь только вчера еще у фонаря напротив дома стоял неизвестный в полушубке и валенках. Он долго мерз, кого-то ожидая, и вечером исчез. Потом подъехал извозчик и тоже долго бодрствовал, уступив к ночи свой пост дежурному дворнику. А утром Лара столкнулась у самых дверей с напомаженной девицей. Та все спрашивала о каком-то портном, никогда здесь не проживавшем. Девица эта потом целый час торчала у парадной. Ясно было: враг следит.
Лару мучил не столько страх, сколько сознание, что она, против своей воли, дала врагам возможность заманить мужа в западню.
"Я виновата, вероятно, только я, — вертелась в ее разгоряченной голове неотвязная мысль. — Но разве ж я могла думать, что он явится так неожиданно и именно сюда?"
Тихий звонок повторился. Бахчанов бросил мрачный взгляд в окно. Улица была пуста. Крутила поземка. Ночью обещала быть сильная метель.
— Это дети, — повторил кто-то из сидящих, и теперь более уверенно, чем раньше. Одна из девушек бросилась открывать двери и сейчас же с ужасом отпрянула.
В прихожую вломился пристав и двое штатских с перепуганными детьми на руках. На лестнице переминались с ноги на ногу озябшие городовые.
— Господин Бахчанов, — громко сказал один из штатских, — не вздумайте угрожать нам бомбой. Здесь дети. И если вы действительно гуманный человек, то…
— Не устраивайте комедию! — резко оборвал его Бахчанов. — Бомбы существуют в вашем трусливом воображении. Отпустите детей.
Это было исполнено.
— Прошу хозяев квартиры извинить за невольное беспокойство, — церемонно сказал пристав, прикладывая платок к носу, распухшему от насморка.
Войдя в столовую, цербер внимательно посмотрел на женщин и несколько задержал свой взгляд на празднично разодетой Магдане. У нее текли слезы по напудренным щекам.
— Спокойствие, господа, — с важностью произнес пристав, подходя к столу. — Мы сейчас уйдем. Вот только маленькая формальность.
Он кивнул одному из штатских, стоящих в дверях. Тот быстро встал возле Бахчанова и ловко ощупал его карманы.
— Оружия нет, — доложил он.
— Вот и хорошо, — с этими словами пристав деловито достал из портфеля бумагу. Он нацепил на нос пенсне и, повозившись с носовым платком, приготовился писать протокол. Спутники пристава продолжали стоять у дверей, не вынимая рук из карманов.
— Ах, сколько вы нам принесли хлопот, господин Бахчанов! — пожаловался пристав, трогая пальцем острие пера. — Неприятно, конечно, и вам… Но войдите и в наше положение…
— Не оправдывайтесь. Скажите, куда отвезете?
Пристав только притворно вздохнул и стал писать.
Один из штатских ловко надел на руки Бахчанова стальные наручники. Свет померк в глазах молодой женщины, когда она увидела руки мужа скованными.
— Алеша… — позвала она, и слово вырвалось из ее груди, как тихий, едва слышный стон. Лара судорожно вцепилась руками в спинку стула, чтобы не зашататься, а еще больше, чтобы не показать своего отчаяния.
"Конец воле", — подумал Бахчанов, и в мыслях его встали знакомые картины проклятого прошлого: изнуряющий сумрак тюремной камеры, мучительный путь по зловонным этапам, битком набитым ссыльными, темные и сырые, как могила, рудники Забайкалья, жалкое беспросветное существование каторжника. На какое-то мгновение, хотя и запоздало, вспыхнула и тут же погасла мысль о сопротивлении. Слишком неравны силы. Ему все же хотелось думать, что его борьба еще не кончена. "Но что с Ларой? Как, должно быть, тяжелы сейчас ее переживания".