Он подошел к жене, но обнять не мог. Мешали наручники. Бахчанов с нежностью глядел на нее, молча призывая любимую мужаться. Один из агентов полиции, боясь, как бы женщина не передала что-нибудь арестованному, встал между супругами. Бахчанов с презрением посмотрел ему в лицо и сказал:
— Неужели вы думаете, что этими позорными вещами (он кивнул на стальные "браслеты") можно сковать волк) народа?
Агент полиции молча опустил глаза. Пристав, продолжая поминутно прижимать платок к носу, пожал плечами, потом вдруг посмотрел на жену Бахчанова:
— Прошу вас одеться, госпожа Баграони. У меня есть предписание и на ваш арест.
— Что же, — встрепенулась она, и прекрасные ее глаза словно зажглись огнем, — я горжусь тем, что царизм боится меня.
Она произнесла эти слова без всякой рисовки и страха. Сейчас, когда с ней был Алексей, ее ничто не страшило. Ласково взглянув ему в глаза, она прочла в них и отблеск затаенной радости и тень скрытой боли…
Проходил год за годом, и каждый из них обогащал историю новыми событиями. В затхлую общественную атмосферу столыпинщины ворвалось свежее дыхание отдаленной, но неотвратимо надвигавшейся бури: оно начало раздувать пламя под неостывшим пеплом былого революционного пожара. А массовый расстрел на Ленских приисках сразу возмутил и всколыхнул всю исстрадавшуюся Россию. Рабочий народ выходил на улицы, проклинал строй убийц и рвался поднять старые знамена, опаленные порохом девятьсот пятого года. Вновь зажигал сердца старый, но не стареющий мотив рабочей "Марсельезы".
Ленин, переехавший к тому времени из Парижа в Краков, чтобы быть поближе к русской границе, писал о переходе революционного настроения масс в революционный подъем их.
Между тем черной волей тех, кто во всех странах стремился к насильственному переделу уже поделенного мира, на Европу надвинулась угроза войны.
А в это время в далекой галицийской деревушке, затерянной в предгорьях Татр, в гостях у Тынеля сидели его русские соратники — "парижанин" Глеб Промыслов и "бельгиец" Кадушин.
Прошло уже три дня, как Глеб Промыслов оставил тихое местечко Поронин, расположенное в семи километрах от шумного курорта Закопане. Там он виделся с Лениным. Отсюда с важным поручением Центрального Комитета партии Глеб Промыслов спешно направлялся в Россию. Польские товарищи ждали его близ австрийской границы, чтобы вручить полупаск [30] и перевести на русскую сторону.
Кадушин полагал перебраться в Россию тем же путем, но только после получения первой вести от Промыслова. Александр Нилович совсем недавно прикатил из Льежа, где в годы вынужденной эмиграции работал на одном из заводов. Для Кадушина не бесследно прошли эти годы изгнания. Он постарел и под влиянием своего одиночества упал духом, заскорбел. А когда ничего не стало слышно о любимой им племяннице, потерял и покой и сон. И все эти переживания, вызванные мучительной неизвестностью о судьбе близких людей, не прошли даром для его здоровья. Он заболел, потерял из-за этого работу, и трудно угадать, как сложилась бы его дальнейшая жизнь на чужбине, если бы не пришли ободряющие вести из России. Они зажгли в истерзанной душе старого динамитчика новые искры надежд. Александр Нилович еще не знал, как сложится его дальнейшая жизнь, но видел для себя первую цель: во что бы то ни стало найти Лару и Алексея, хотя бы для этого пришлось прошагать с сумой нищего все тракты Сибири.
С этой мыслью он покинул Бельгию и поехал в Краков. Там, по словам знакомых бельгийцев, обосновалось Заграничное бюро Центрального Комитета партии. Из Бельгии Кадушин выехал в обстановке тревожных слухов. Кругом поговаривали о возможности европейской войны. Кадушин надеялся, что миллионы заряженных ружей не выстрелят и все ограничится воинственными речами. В Кракове эти надежды окрепли, может быть, потому, что здесь отчетливо ощущалось грозовое дыхание революционных событий в России.
В доме Гута Мостового, населенном эмигрантами-большевиками, Кадушин неожиданно встретился с благополучно здравствующей семьей Промыслова. Узнав от Тани, что Тынель лечится в Татрах, обрадованный Александр Нилович решил непременно посетить своего польского друга. Там же он нашел и Глеба Промыслова, ожидавшего у Тынеля удобной возможности для перехода австрийской границы.