Выбрать главу

Он рассказал нам любопытный случай, имевший для всех нас большое значение. Оказывается, во Владивостокском порту был арестован неизвестный человек, пытавшийся проникнуть в трюм иностранного парохода. Человек этот мог легко уехать: матросы сочувствовали ему и, видимо, обещали убежище.

Но в решающую минуту он оступился на сходнях и упал в воду. Его вытащил какой-то грузчик и привел в чувство уже на глазах полиции. Последняя заинтересовалась спасенным и тут же обнаружила, что неизвестный — беглый политический каторжанин. Во время многодневного блуждания по тайге он так обессилел от голода, что не мог даже выплыть, хотя умел плавать.

Наш товарищ, работающий в тот день в порту поденщиком, видел, как конвоировали того человека. Арестованный каторжанин был чрезвычайно худ и удивительно напоминал Бахчанова, хотя лицо его до самых глаз обросло бородой.

Это сходство так взволновало нашего товарища, что он готов был окликнуть этого человека, но передумал, чтобы не выдать себя и не навредить задержанному. От грузчиков, беседовавших с портовым полицейским, нашему товарищу удалось узнать, что извлеченный из воды уже совершил два неудачных побега и дал понять, что не откажется от третьего, если только выживет в неволе.

Наш товарищ настойчиво уверял, что схваченный беглец не кто иной, как Алексис.

Между прочим, незадолго до этого прошел слух о какой-то молодой женщине, принимавшей участие в организации побега группы ссыльных…

— Неужели это Лара? — вырвалось у Кадушина, и он от волнения поднялся и стал прохаживаться взад и вперед по горнице.

А Промыслов продолжал:

— Во всяком случае, как только проберусь в дебри романовского царства, особо займусь выяснением судьбы Алексиса и его жены.

— В добрый час, в добрый час! — Тынель обеими руками горячо пожал руку Промыслова. — Только ищите среди тех, кого не может согнуть никакая неволя.

— Это верно, — подхватил Кадушин, — такие, как наш Алексей, не сгибаются, пока дышат.

Они продолжали беседовать, вспоминая друзей, знакомых. При этом вспомнили свою соратницу по московским боям — Анелю Ланцович. Тынель охотно поделился своими сведениями о ней.

После того как девушка помогла Тынелю выбраться в спасительные для его здоровья Татры, она решила поселиться в родных лодзинских краях. Но какой-то негодяй указал на нее, и она была сослана в вологодские леса. Оттуда она вскоре бежала в Варшаву и там перешла на нелегальное положение…

— У этой девушки, несомненно, впереди дорога борьбы, — заметил Промыслов. В эту минуту он невольно вспомнил свою падчерицу Наташу. Ведь ей еще не было восемнадцати, а она уже активно работала вместе с матерью в партии…

Был уже полдень, когда Промыслов собирался уходить. В намеченном месте его поджидали польские товарищи во главе со старым лодзинским инсургентом Матеком Хаботом. У Тынеля и Кадушина было большое желание проводить друга. Но он отговорил их от этого: ничто не должно вызывать подозрения. Самодержавие и тут имеет глаза.

— До скорых встреч, братья, — говорил Промыслов, поочередно обнимая своих друзей. Он поцеловал каждого из них и с добродушной снисходительностью позволил набожной Терезе перекрестить себя.

— Смотрите же, — напутствовал его Тынель, — не забывайте меня. Я ведь тут в горах только до первого трубного гласа. Чуть что — тащите с собой в драку…

— Надо же в конце концов свернуть шею проклятому царизму, — прибавил Кадушин. Промыслов весело закивал головой и взял шляпу.

Он быстро пошел к улочке, напевая по привычке себе под нос какой-то бравурный мотив. Старая Тереза отодвинула полотняную занавеску и раскрыла окно.

Повеяло живительной свежестью. Далекие белые шапки Татр казались взвихренными облаками, причудливо застывшими в синем небе. Воздух был такой чистый и прозрачный, что отчетливо виднелись серебряные и голубые очертания зубцов, крутых скатов и перевалов. Щебетали ласточки, низко носившиеся над землей. Где-то пели петухи. Деревенька, приютившаяся в тенистой листве бука и явора, выглядела безлюдной: многие ушли еще спозаранку работать в поле, — наступала пора жатвы. Во всем ощущалась тихая радость мирного летнего дня, и лишь черная туча на горизонте несколько омрачала спокойный океан неба.

Друзья видели, как усатый "гураль" (Промыслов был в одежде крестьянина-горца) поднялся на гору и некоторое время шел по гребню в сверкающих лучах солнца. Потом силуэт "гураля" замелькал среди деревьев дальней рощицы и исчез.