Проучился Алеша с большими пропусками еще год и оставил школу.
Степан Бахчанов угрюмо посматривал из-под густых бровей на неказистую фигурку парнишки:
— Куда же теперь тебе? Разве к жестянщику Куд-лахову? Да нет, побегай еще. Справлюсь пока сам. Может, с осени опять в школу пойдешь.
А раз в бане, натирая тощие, ребристые бока сына, сказал не то с досадой, не то с жалостью:
— Экой же ты камышовый. Подуй ветер — свалишься. Да что горевать, сынуха. Суворов, сказывают, и тот в твоих летах был не крепче.
Гуляя на излюбленном пустыре и обдумывая свою жизнь, Алеша окончательно понял: учиться ему в школе больше не придется; надо приниматься за труд.
Как-то, вернувшись с берега, он твердо заявил отцу:
— Завтра иду к жестянщику!
Старый Бахчанов болезненно поморщился и ничего не ответил…
Пьяница-жестянщик Кудлахов сразу принял мальчугана. Он показал ему, как резать из жести днища для чайников. Но работы было мало. Иными днями в грязную подвальную конуру Кудлахова никто и не заглядывал, и Алеша от нечего делать с усердием вырезывал из бросовых кусков жести всевозможные замысловатые фигурки.
В отсутствие Кудлахова он сделал маленький самоварчик с краном, трубой, поддувалом.
В тот день жестянщик должен был впервые заплатить ему за работу.
Кудлахов явился к вечеру пьяный, по обыкновению. Увидев самоварчик, захохотал и хлопнул своего ученика по плечу:
— Ах, черт вихрастый! И кто это научил тебя таким штукенциям?
Но когда Алеша заикнулся о деньгах, жестянщик помрачнел:
— А где я тебе возьму? Сам видишь, какая работа.
И вдруг замахнулся в пьяной ярости:
— Уходи, дьяволеныш! Все равно платить нечем!
Алеша ушел. Он поступил в кузницу, находившуюся по соседству с их двором. Однако работа в кузнице оказалась ему не по силам. Он поранил себе пальцы, обжег колено и едва не надорвался, пробуя поднимать наотмашь кувалду. У кузнеца был срочный заказ, подмастерьев не хватало, и, горячась, он орал на Алешу. К концу же месяца заявил:
— Не годишься ты, парень.
— Не гожусь, Ефрем Осипыч, — признался Алеша и заплакал.
Дома отец с притворной веселостью утешал:
— В твои годы я переменил несколько ремесел и не унывал. Человек не сразу прилаживается к работе. По силе приноравливается, по разумению…
Он, испытавший на себе тяжкую духоту красильни, советовал сыну искать работу на «чистом воздухе».
— Завидую кровельщикам, — признавался он. — Уж кто-кто, а они дышат вволю…
Вскоре Алеше представился случай подняться на крышу, — там знакомый печник проверял исправность дымовых труб.
Алеша с любопытством трогал стоячие фальцы, новые желоба, заглядывал в слуховые окна. А взобравшись на дымовую трубу, с восхищением сказал:
— Красота! Дома словно пни. А лошади — ну ровно жуки!
И то ли от избытка удовольствия, то ли из безотчетного мальчишеского ухарства он попытался на руках пройтись по гребню новой гулкой крыши. Печнику это ненужное удальство не понравилось:
— Эй, акробат! Сейчас же слазь! Невелика слава брякнуться на мостовую.
Пристыженный Алеша присел к трубе, но не уходил. Ему очень хотелось встретиться с кровельщиками, да так и не встретился: безработные кровельщики разбрелись кто куда…
Поздней осенью он, продрогнув от сырости, бегал по улицам с пачкой газет под мышкой, выкрикивая до хрипоты новости дня. При тусклом сиянии газовых фонарей мокрые тротуары блестели, как черная замасленная вода каналов. Мелькали серые силуэты прохожих, и допоздна не смолкал грохот конок.
Особенно тяжело приходилось в зимнюю вьюжную пору: огни проспекта сливались в одно светящееся облако, а колючий снег слепил глаза, и в двух шагах с трудом можно было различить дорогу.
Но еще тяжелее, когда и в самую лучшую погоду ничего нельзя было заработать.
К весне болезнь свалила Алешу. В бреду, горячке пролежал он в казенной больнице две недели. Самыми радостными днями выздоровления были для него дни прихода отца. Он заглядывал в больницу прямо с работы.
Необычным казался отец в белом, не по росту коротком халате. В эти минуты для Алеши ничто не было так дорого и желанно, как черты родного лица и огрубевшая бт труда рука отца, которую мальчик с радостью прижимал к своей впалой щеке.
Домой Алеша вернулся тень тенью. Пока он набирался сил, Степан Бахчанов таскал в порту с утра до ночи тяжелые ящики, бочки, мешки. Таскал, задыхаясь, иногда падая от удушья. Надо же было как-то существовать. Раз вечером его привели под руки.