Польщенный сравнительно щедрыми сборами, раскрасневшийся поводырь вдруг вскочил на табурет и, энергично размахивая бубном, завопил своим пронзительным голосом:
— А покажи, друг мой милый Бенарес-Алхисирес, как король Бова Горохович с министрами своими — Луком, Перцем, Солью да Горчицей — правит лубяным королевством и мужичками-грибами — рыжиками, опенками, маслятами, подберезовичками…
Медведь, взяв обеими лапами пустую бутылку из-под водки, раскрыл ярко-розовую зубастую пасть, изображая, что пьет.
По трактиру прокатился дружный хохот. Фома Исаич тоже прыснул.
— А покажи, друг мой Бенарес-Алхисирес, — продолжал вопить поводырь, — как добрый барин любит своих фабричных братцев-работничков и как дарит их лаской, заботами да наградными…
Медведь мотнул башкой, заревел и пошел на поводыря. В одну секунду он облапил человека, подмял его под себя, да так, что тот согнулся в три погибели.
Люди дружно били в ладоши и просили повторить «фокус».
— Умно же придумал малый, — одобрял Фома Исаич поводыря, — да только ему несдобровать, ежели народ не заступится…
И в самом деле, к поводырю подошел трактирщик и недовольным тоном сказал:
— Эй, усатый! Ты ври, да знай меру. Ляпаешь тут разное, непотребное. Зверю-то все едино, а начальство другой смысл поймет. Уходи-ка, пока беды не вышло…
Люди зашумели, зашикали, кто-то крикнул:
— Не трожь ведмедя! Пущай представляет. Чего тебе, сатана?!
Трактирщик оглянулся и, пожав плечами, отошел к стойке. А поводырь осклабился и пуще прежнего закричал:
— А ну, друг мой ситный Бенарес-Алхисирес, покажи, как честят за наше представление господин полицмейстер и его верные слуги сморчки-чиновнички…
Медведь взял когтями за шиворот своего хозяина и потащил к двери…
Когда, под шумные восклицания грузчиков и крючников, поводырь оставил помещение «Вязьмы», Водометов спросил Бахчанова:
— Как думаешь, отчего народу понравилось представление с медведюгой?
Алеша не успел ответить. С грохотом распахнулась дверь, и в чайную, привлекая всеобщее внимание, ввалились четверо парней. Среди них выделялся ростом и сильной фигурой один, в расстегнутом пиджаке поверх желтой ситцевой рубахи, перевязанной шелковым зеленым кушаком, в плисовых шароварах, спадавших складками на новенькие сапоги бутылками. На курчавой, буйно вскинутой голове заломлена набекрень фуражка. Парень шел подбоченясь, помахивая дубинкой с железным шаром на конце. Красное, широкое лицо его с загнутым вверх носом выражало самодовольное презрение к окружающим. Он медленно шел мимо занятых столиков. Его встречали подобострастными возгласами:
— Афоня! Афоня! Присаживайся тут!
Но парень, не останавливаясь, двигался дальше.
— Это кто такой? — спросил Алеша Водометова.
— Прозывают Бурсаком, а што он за человек — неведомо нам, рыбачок…
А Бурсак был уж тут как тут:
— Эй, оборванцы, брысь отсюда!
И он дубинкой сдвинул всю посуду в сторону:
— Ксюшка, забери!
Алеша, вспыхнув, поставил кружки в прежнем порядке. Фома Исаич дернул его за рукав:
— Да уж идем. В драку лезть, что ли?..
Но Алеша не трогался с места. Тогда Бурсак, видимо забавляясь, снова сдвинул дубинкой кружки.
Алеша, сжав кулаки, вскочил с табурета. Афонька криво усмехнулся: он был на голову выше Алеши. Подбежала востроносая девица с подносом в руках. Испуганно-умоляюще посмотрела на Бурсака. Рядом прекратили перебранку лоточники. Почуяв драку, чайная притихла.
Бурсак вдруг перестал ухмыляться и взмахнул дубинкой, но Алеша, быстро выбросив вперед руку, толкнул его в грудь. Афонька неуклюже покачнулся, теряя равновесие, сел на колени какому-то крючнику, и вместе с ним повалился на пол.
Все это несказанно ошеломило «Вязьму», а больше всех — самого Бурсака. Багровый, поднялся он с пола, озираясь на своих приятелей.
— Бей! — заорали они, готовые кинуться на Алешу.
— Осади! — рявкнул Бурсак. По тому неторопливому движению, с каким он вытаскивал из-под рубахи финский нож, все поняли, что вожак предпочитает сам разделаться с парнем, публично унизившим его.
Алеша правой рукой подхватил табурет и занес его над собой, а левой нащупал чайник с кипятком.
— Мало будет — глаза ожгу! — сказал он, задыхаясь.
— Ай да крепыш! — одобрительно выкрикнул тощий штукатур в сапогах, вымазанных известью.
Фома Исаич, разгадав затаенное сочувствие публики, высунулся из-за Алешиной спины:
— Не робей, рыбачок, «Вязьма» поможет!