— Угу, — проговорил я мрачно.
— Ты знаешь что, Петька? — вскипел вдруг Митька. — Ты не распускай нюни, понял? Капризы свои тут нечего показывать, не такое, брат, время. Сказал: сделаем и вторую поджигалку, — значит сделаем.
— А я ничего… Что ты?
— Ничего… Вижу я, как ничего, — проговорил он, смягчившись. — Где-то надо попробовать стрельнуть.
Митька очистил серу с целого коробка спичек, высыпал ее в трубку, потом вложил туда же несколько кусочков проволоки — дробь — и затолкал шомполом обрывок бумаги вместо пыжа. Самопал заряжен, но где выстрелить, чтоб никто не слышал? Подходящим было только одно место — «кучугуры», так называли старый, давно заброшенный кварцевый карьер. Там было много искусственных гор, насыпанных экскаваторами, больших, длинных ям. Сохранились и глубокие сырые шахты, вход в которые обрушился, но если пролезть в небольшую дыру, то внутри можно распрямиться во весь рост, упираясь головой в скользкие бревна крепления. Но в шахты мы почти не лазили: опасно, могут обрушиться и навсегда похоронить.
В кучугуры мы с Митькой и направились для испытания самопала. Из дому захватили небольшую доску, в которую будем стрелять, чтобы узнать пробойную силу и дальность стрельбы нашего оружия.
Доска нам мешала уйти незамеченными, под полу ее не спрячешь, она доставала до подбородка и ниже колен вылезала из-под пальто. Рассчитывать на то, что по дороге найдем где-то доску, мы не могли: у нас в поселке скорее можно найти глыбу угля или кусок железа. Это потому, что в наших местах совсем не растут леса, кругом одни заводы да шахты. Материал для строительства и для крепления в шахтах к нам привозят издалека. В поселке даже палисадники почти у всех железные — столбы из железных труб или старых рельсов, а между ними натянута проволока. Кое-где были, правда, и деревянные заборчики, но это, как правило, у тех, кто работал в вагоноремонтном парке. Там они каким-то образом выписывали непригодные узкие дощечки от старых разбитых товарных вагонов.
Поэтому, если Митькина бабушка увидит, что мы уходим со двора с доской, она примет все меры, чтобы доска осталась в сарае. Мы пошли на хитрость: Митька подошел к окну и прокричал в комнату:
— Бабушка, я на минуту закрою ставню: надо крючок починить, а то он почти совсем уже разогнулся!
Не знаю, что ему ответила бабушка, наверное, похвалила: «Ну-ну, почини, внучек. Давно бы так делом занялся…»
Митька закрыл ставню, а я схватил доску и побежал на огород, за сад. Через несколько минут Митька догнал меня:
— Все, починил ставню! — засмеялся он. — Постучал молотком, будто и в самом деле крючок разогнулся.
Мы вышли из поселка и весело зашагали по полю. Резкий, холодный ветер дул в лицо. Снега еще не было, и поэтому ветер нес мелкую морозную пыль, песок хлестал по глазам. Но я ничего не чувствовал: целиком был поглощен предстоящим выстрелом из самопала. Даже если бы мы и не готовились к такому серьезному делу, как месть фашистам за смерть Вовки и Егора Ивановича, я все равно не смог бы быть спокойным, предвкушая то тревожное чувство перед выстрелом из огнестрельного оружия, какое, наверное, переживает любой мальчик. Но у нас это была не игра, не озорство — мы делали серьезное дело.
Выбрав удобное место, мы укрепили доску. Митька, отсчитав пять шагов, остановился:
— Хватит?
— Мало, — сказал я. — Думаешь, тебя к коменданту подпустят на пять шагов и будут ждать, пока ты выстрелишь?
Митька молча отмерил еще пять шагов, сказал:
— Теперь хватит.
— Мало.
— Хватит. Можно не попасть: ведь в стволе всего несколько дробин. А для коменданта мы, брат, насыплем до краев: какая-нибудь попадет, будь спокоен!
Митька стал прицеливаться.
— Рука дрожит, — сказал он и опустил самопал.
— Дай я.
— Нет, отойди дальше, — Митька отстранил меня и снова стал целиться в доску. Чиркнув коробком по спичке, прикрепленной к стволу, Митька вытянул руку и замер. Ветер подхватил голубой дымок, унес. Спичка погасла, выстрела не получилось. Митька приладил новую спичку и снова поджег ее. В трубке что-то зашипело, и тотчас же раздался оглушительный выстрел. Доска упала.
— Попал! — радостно закричал я и бросился вперед.
Дробь угодила в самый край доски, отодрала от нее, словно отгрызла тупым зубом, небольшую щепку.
— Чуть не промазал, — сказал Митька. Он повертел в руках доску, проговорил: — А здорово, верно? Теперь коменданту конец!
— Конечно, — подтвердил я. — Доску в палец толщиной пробивает, а немца и подавно! Мить, давай доделаем и второй сегодня?
— Ладно, — пообещал он, — Забирай доску, пошли.