На вопрос к Маше насчет странного поведения и решения ввергнуть себя в грех против такой непостижимой скромности и при строгом муже, она предпочла молчать, как партизан. Верно причина во внутреннем протесте, а может в рождении женщины из ребенка, посредством опытной подруги. Потому как вторая встреча была настолько ведома Машей, настолько затворница оказалась уверенной и азартной в запретном, что во мне родилось стойкое ощущение, как мало еще я знаю в женщинах и совсем не разбираю зрелых наставниц. Кулёма показала себя с той стороны, которую и представить было невозможно, и оказалась совсем не такой, как подносилось ранее.
Чертовски уставший, выжатый, как лимон, я все-таки был счастлив. И хотя чувство неловкости, дурное ощущение использованности долго не проходили и часто грезилось разоблачение, визиты на телеграф я не оставил, в награду за то вырывая пунцовые поцелуи и располагая трепет в руках и сердцебиение.
Галина на попытку разъяснить возникновение этой ситуации, с таким презрением, так уничижительно посмотрела, мол, пёс ты дворовый, под тебя девка легла, а ты справки намыслил наводить, что более на расспросы я не решался.
– Вот отбрила, так отбрила, зараза. Не-е, паря, такую стервозу в жены не приведи Господь, – я уныло бродил по пустынным аллеям парку и разговаривал сам с собою.
– Развалинами рейхстага не удовлетворен, – заключил я и тут же, – А, ну все к черту! Удовлетворен, не удовлетворен разница не велика. Рассосется как-нибудь. Не крал же чужого в конце концов.
Вместе с размышлениями пришло и успокоение. А немного спустя часть праздновала возвращение с учений. Озлобленный бардаком командир разошелся не на шутку, затянув трехдневную симфоническую ораторию "Сказание о долге воинском". Дабы лишний раз не попасть под "горячую руку", я некоторое время скрывался на отдаленном боевом посту под предлогом срочного ремонта техники. Привычный порядок скоро восстановился и всё пошло своим чередом. Шебутной капитан, встречи с которым я стал старательно избегать, еще пуще рвал и метал по службе. Я перестал проводить бессонные ночи под окнами боевого поста. Волнение сердца более таким острым уже не было. Мир несколько потерял в красках.
Нет, общаться мы не перестали, но как-то интерес к этому поугас. Наше сумасшествие сошло на нет. Я всё чаше искал извинительного повода за редеющие визиты на телеграф. И все реже горел желанием пуститься с Машею в объяснения. Маша также остывала ко мне не по дням, а по часам. Такое не скроешь. Необузданность в поцелуях исчезла, они стали короче и постнее. А как-то она, вывернувшись из объятий, сказала: – Не надо больше. Тем и доистребивши во мне жалкие остатки похоти. Вскоре Галина в силу дурного характера со страшным скандалом и проклятиями всему штабу уволилась из части.
По прошествии еще некоторого времени чопорного капитана перевели на новое место службы, на боевом посту появились новенькие, тем и оборвав всю эту историю. Туман времени навсегда поглотил пастельный набросок Нюсиного образа.
3 сентября. Год 1984-й. Первое место службы.
Таёжный день прекрасен и ничем не уступит степным на Азове. Хабаровск… Повеяло историей неистощимого терпением русского духа. Невольно взор начал искать то, что всегда волнует русское сердце – нечто каторжное. И понесли меня ноженьки занырнуть в Лермонтовский мрак, демидовские кандалы ощутить. Да не тут-то вышло. Во встречных лицах сосредоточенности ноль. Темное прошлое властью подчищено добросовестно. Ни единого отпечатка лихих 20-х, ни страданий ссыльных и поселенцев. Так, пара невзрачных табличек победителям и точка. Потому, не обнаружив ничего душещипательного, через некоторое время вместе с разочарованием пришло и успокоение.
Всюду в клумбах знакомые цветы, те же тополя, что и на Кубани. Амур обнаруживает себя излишне гордым, но, что красив – факт безусловный. Волею судьбы я впервые очутился на такой большой реке. Сал, Сусат, Маныч, Сосыка, Лютик, Глухое, Ея, Лагутник, да те же Дон и Кубань теперь показались ручейками.