В какую-то минуту, клубящийся дым микроскопических брызг незримо сменят мельчайшие капельки. Эти уже не парят, не беснуются в воздухе, а мерно падают. Тут не надолго воздух посветлеет. Резко обострятся запахи.
Попадая на опущенные листья деревьев, невзрачные блеклые бусинки на некоторое время замирают, но потом, соединившись с соседками, вдруг нальются, словно некто тайный изнутри их выдует, и, несколько подрожав, извилистой струйкой стекут, образуя на кончиках листов пульсирующие висячие шарики. Эти трепещущие, еще очень редкие немые творения медленно разбухают и, наконец став прозрачными и отяжелев сверх меры, с легким шипением опадают на траву. Листочки, с которых срываются зеркальные небожители, слегка покачиваются, отчего издается тихое шуршание.
Редкие пока еще падения едва приметным слуху ропотом оживляют окружающую тишину. И, что поражает! Из непонятной прихоти процесс осыпания капель ускоряется. Они начинают падать все чаще и чаще, всё дружнее и дружнее. От этого нежный шепот сначала усиливается и затем сменяется на мерный шорох. В свои права вступает изматывающая морось. На округу опускается мга, от чего снова темнеет.
В такое время зачастую можно быть свидетелем бездомной собаке. Как она окажется сидящею невдалеке, как станет вести себя. В раскосости глаз и дугообразности спины животного иногда можно будет угадать, например, далекие гены подгулявшей борзой. Случится и наблюдать, как избоченившись, она сначала почешет за ухом. Затем, скорее всего, встанет, сделав это с большою неохотою. Отряхнется и снова сядет, и начнет потешно прижимать уши. И потом еще долгое время она будет грустно озираться по сторонам.
Чуть погодя едва зримую морось вдруг сменят уныло падающие крупные капли. Шорох нехотя уступит место заполнившему пространство монотонному шуму.
Какой нибудь нахохлившийся на ветке воробей, распушит перышки и встряхнет их, сметая налипшую воду. Но уныло падающие капли назойливо продолжат портить ему настроение. И, кратко выругавшись, тяжело порхая, пичуга слетит с ветки.
Основательно намокшая к этому времени, с поблекшим взором дворняга медленно встанет. Ее вид определенно будет одновременно утонченно жалок и смешон. Она сделает ленивую попытку еще раз отряхнуться, затем с выразительной тоскою замрет, низко опустив голову. С нее непременно ручьями будет стекать вода. Видимо осознав, что у случайного зрителя она вызовет не столько жалость сколько смех, высоко поднимая лапы со струящейся по ним водой, псина уморительной трусцой растворится в размытом безликом пейзаже.
Между тем, непогодь неотвратно наберет силу. Плотность падающих капель стремительно нарастет. В траве поднимется прозрачная, но взволнованная, испещренная замысловатым узором из воронок и сплетающихся колец вода. Видимость в округе сойдет почти на нет. Размазанные дымкой силуэты деревьев превратятся в почти черного цвета огромные бесформенные фигуры. Округу стремительно заполонит низкий гул падающих капель, а где-то вдали ухнет раскат грома.
И, вдруг, разрезая его свистящей нотой, послышится едва различимое нервное журчание. Оно, невзирая на все усилия шума поглотить его, все более явно пробивает себе дорогу к уху случайного наблюдателя.
Между деревьев, трепля и мотая утонувшие в воде травяные косы, гремя и звеня, мча ошметки всевозможного растительного мусора, понесется мутный, глиняного цвета поток набравшей мощь воды.
Так родится проливной дождь. Он надолго станет полноправным хозяином положения, как говорят – зарядит.
FENIX
– Понимашь ли ты, кака страшна загадка жисть наша, ась? Всю обьему ейную определил ли, обнаружил днищу в потаенной ее глубине? Али пока нет? – шепелявил дед Никифор, буравя Петьку, слезящимися глазами, в одном из которых поселилось бельмо уже довольно наползшее на зрачок, – То-то. А тогда к слову равнодушен с чего?
По обыкновению Никифор с зари торчал на лавочке у подъезда. Это насиженное местечко эксплуатировалось закоренелым тунеядцем нещадно, от чего на середине некрашенных досок образовалась обширная ласа.
Петька же, не зная, что и сказать престарелому бездельнику и более – бывшему уголовнику, вроде, как онемел. Дыхание его невольно затаилось, и он молчал, все глубже погружаясь в наваливающуюся скуку. Расположения к беседе с Некешой (так тоже часто называли прилипалу) Петька вовсе не имел. К тому время оказалось настолько ранним, что многоэтажный дом городской окраины еще спал. И только где-то вдалеке, со стороны проспекта нет-нет, да уркнет редкий автомобиль. Но когда подвыпивший старожил захваченного беснующимся травостоем обдала окликнул пробирающегося домой Петьку, тот безропотно присел на скамью. А что не присесть, когда суббота зарождается. Всё одно трепач не отстанет.